ников, сама «Красная точка» – только первая часть трилогии), но многое уже видно.
Автор, не раз высказывавшийся в разных форматах об исчерпанности вымысла вообще и традиционного (а уж тем более – так называемого реалистического) романа в частности, уместил в оболочку вполне традиционно на первый взгляд организованного текста штучную смысловую работу. Читатель, пытающийся уловить её суть каким-нибудь из традиционных сачков, – промахнётся. Этот текст – не то, на что он похож. Это не роман воспитания (с сопутствующим этому процессу преодолением прежних состояний в пользу новых, предположительно более совершенных). Это не критика советского опыта и уж тем более не ностальгия по нему (между автором и советским опытом, из которого сделаны люди его поколения, – жёсткая дистанция наблюдателя, без отталкиваний и очарований). Это и не совсем антропология советского человека (хотя такое определение, кажется, уже ближе). Это не история личных смыслов, не автобиография (хотя автор, без сомнения, пользовался автобиографическим материалом – в том числе и в собственных, внутренних целях самопрояснения).
Текст реалистичен дальше некуда, почти без метафор, чистая хроника: сухая, скупая, имеющая единственной своей задачей достижение максимально возможной точности. При чтении мне не раз приходило на ум словечко «post(non)fiction»: в общем-то ведь автор ничего не выдумывает, разве что реальность показывает чуть смещённой: немного другие имена, немного не те факты… Текст пользуется в своих целях ресурсами вымысла и невымысла одновременно.
Штука в том, что созданный Бавильский из явно автобиографического материала главный герой, Вася Бочков – «человек без свойств». Он – несмотря на то, что вписан во множество конкретных координат: времени (поздние семидесятые – ранние восьмидесятые), места (большой индустриальный город, областной центр – притом с подробной топографией реального челябинского пространства), семьи, соседей, школы, личных пристрастий, вещной среды… – точнее, благодаря всему этому, – задуман абсолютно прозрачным: как средство наблюдения. Дело здесь не в нём. Ни в ком вообще.
При этом ни Вася, ни другие персонажи – не типы, не обобщения. Каждый из них – именно что частный случай.
Все частные координаты работают здесь как средства наблюдения над главным предметом интереса автора: над взаимоотношениями человека и времени (собственно, сюжет тут один-единственный: врастание человека во время, в свои заданные историей обстоятельства). Шире: над тем, как общечеловеческие структуры того самого взросления-воспитания проецируются на доставшийся герою волею судеб исторический материал; ещё шире – над взаимоотношением общечеловеческого и частно-случайного, над тем, как два этих начала формируют друг друга. Весь конкретно-исторический материал, всё обилие тщательно собранных памятью и наблюдением внешних подробностей – средство проникнуть авторским и читательским вниманием на внутреннюю сторону происходящего, туда, куда крепятся узелки всех нитей, образующих внешний узор. Из предшественников автора в первую очередь приходит на ум Пруст – работавший на совсем ином материале, но делавший нечто очень родственное: исследовавший микроструктуры существования во взаимодействии с его макроструктурами (взрослением, привязанностями, дружбой, любовью, смертью, историей).
«Вася смотрит в пыльное окно трамвая, идущего возле татаро-башкирской библиотеки к стадиону „Локомотив“; видит себя со стороны – все эти чужие, законсервированные интонации „взрослого отношения“ к жизни: немного усталого, немного циничного, всепонимающего. С налетом легкой иронии. У него со страстью всегда так – стоит войти в клинч, и сознание будто раздваивается на себя и себя, приподымается на подмышках над реальным телом и наблюдает за собственными реакциями, включая дополнительный глаз.
Значит ли это, что сейчас, в третьем трамвае (среди редких людей, которым он точно не видим), его плавит и буравит медленная страсть? Значит ли это, что страсть – это когда тебя так много, что ты перестаешь вмещаться в тулово, отведенное тебе для обыденного существования. Вот и раздваиваешься, точно выплескиваешься за границы тела, вырываешься из грудной клетки вовне».
Это – роман исследовательский, антропологический, требующий от читателя не традиционных сопереживания и воображения вплоть до отождествления с персонажами (этого как раз точно не требуется; сам автор отчуждён до рассудочности), но – что гораздо труднее и неочевиднее – аналитичного понимания.
Ольга Балла
Творческое мышление Дмитрия Бавильского – это глубина и еще раз глубина, сложность и тонкость, пристальность и чуткость. Его тексты – драматическое и виртуозное воплощение методологических, смыслопорождающих, речевых задач, «когда, – как говорит он сам, – метаморфоза идёт постоянно, не прерываясь, делая каждый абзац значимым и одновременно проходным, открывающим новую степень близости к горизонту… Важно создать читателю среду обитания, которой он может распоряжаться по своему усмотрению» (из интервью Ольге Балла – Textura.ru, 12 апреля 2018). В романе «Красная точка», признается автор в том же интервью, «я поставил себе и решал максимальное число новых технических задач практически на всех текстовых уровнях. Например, мне было