тронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Пролог,
в котором над Петербургом летает большая ушастая птица
Огромная ушастая птица кружила на своих мягких бесшумных крыльях высоко-высоко над городом, выше его огней, выше его крыш, башен и шпилей, выше мигающих светофоров и сияющих рекламных щитов, выше паутины проводов, затянувшей улицы, проспекты и площади. Там, в вышине, где небо было черным и глубоким, как колодец в неизвестность, рассекали воздух крылья филина, горели желтым огнем его зоркие глаза, высматривали что-то внизу – что-то, ведомое только ему. Он все чертил и чертил круги над городом, то снижаясь так, что едва не задевал когтями крыши, то поднимаясь выше, так, что видел сразу и далекие корабли в порту, и одинаковые коробки бесчисленных новостроек. Филин кружил и кружил, он словно нес стражу, охраняя город.
А город жил своей обычной жизнью, зажигал вечерние фонари, ронял осенние листья на дорожки садов и скверов, выдыхал теплый воздух мощными легкими метро, фыркал пылью дорог, хлопал сотнями дверей, жужжал и гудел машинами, переговаривался тысячами голосов, переглядывался тысячами окон. И если бы филин пожелал этого, он мог бы заглянуть в каждое из них, потому что для обитателей города он оставался невидимым.
Но филина на самом-то деле интересовало только одно окно, подоконник которого был тесно заставлен горшочками с кактусами. Там, за этим окном, на тихой узкой улочке, на третьем этаже старинного дома, украшенного по фасаду затейливыми лепными узорами, под апельсиновым абажуром, льющим мягкий свет из-под потолка, стояла на цыпочках у пианино девочка лет пяти с огненно-рыжими волосами, заплетенными в две косички. Она была такая маленькая, что едва дотягивалась до клавиатуры, чуть не утыкаясь в нее веснушчатым носом. Девочка старательно подбирала одним пальцем песенку про Чижика-Пыжика, сбивалась, вздыхала, но упрямо начинала с начала. Время от времени она поглядывала на часы, будто кого-то ждала, а потом снова принималась подбирать простенькую мелодию.
«Уху», – удовлетворенно ухнул филин, внимательно посмотрев на девочку, – и резко взмыл вверх.
Ветер, примчавшийся с далекого залива, распушил пестрые перья птицы. Внизу разматывались ленточки улиц, затихал вечерний шум, понемногу начинали гаснуть окна. Наконец, ловко скользя в потоках холодного ветра, филин очутился над площадью, ярко освещенной оранжевыми фонарями, которые покачивались на ветру. От площади, словно лучи от звезды, разбегалось несколько шумных улиц, не затихавших даже в столь поздний час. А над самой площадью высился дом, известный своим причудливым видом каждому обитателю города – этот сливочного цвета дом в шоколадно-коричневых узорах лепки напоминал скорее замок с множеством окон, украшенный двумя высоченными башнями. К одной из них и направился филин: он стремглав влетел в распахнутое узкое, освещенное изнутри окошко на самом верху башни, под неразличимым снизу бордюром из знаков Зодиака. Окно тут же захлопнулось.
Едва коснувшись пола, филин исчез, а на его месте мгновенно возник невысокий пожилой человек с седеющей бородой и в серебряных очках. Потирая замерзшие руки, он запер окно и устало опустился в глубокое кресло.
– Все в порядке. Ну что ж, значит, не зря я здесь…
Глава 1,
в которой голубой попугай падает с жердочки, а Лизе объясняют, что музыканта из нее не выйдет, и все бы кончилось плохо, не перебеги ей дорогу черный кот
Когда громадный голубой попугай Визирь с громким стуком шлепнулся на пол своей клетки, подняв тучу пыли, Лиза от неожиданности ойкнула и опустила смычок. Потом она поймала устремленный на нее взгляд Гертруды Генриховны и ойкнула еще раз.
– Это же в голове не укладывается, – сказала Гертруда Генриховна замогильным голосом. – Лиза, вы хоть сами понимаете, что играете?! Это же Мендельсон, а не «Чижик-Пыжик!» – название песенки она произнесла чуть ли не брезгливо. Лиза съежилась.
– Ни в какие воррота! – заорал опомнившийся Визирь. – Бездаррно! Бездаррно! Ррыжая куррица! Позоррище!
Вот именно, – кивнула Гертруда Генриховна. – Мое терпение лопнуло. Я отказываюсь заниматься с вами. Так и передайте Наталье Борисовне. Впрочем, нет, я сама переговорю с ней.
Разволновавшейся Лизе почему-то представилось, как Гертруда Генриховна вплывает в окно Бабушкиного кабинета верхом на метле. И со смычком в зубах.
– Бездаррно! – повторил Визирь понравившееся слово. – Корротышка! – добавил он, а потом скакнул по жердочке вбок и, склонив голову, нежно проворковал: – Перрчику, Герртруда? Каррамельку?
Гертруда Генриховна, шагая, как циркуль, подошла к визиревой клетке и накрыла ее лазоревым, в цвет попугая, платком. Это было единственное яркое пятно во всей громадной, пустой и невероятно пыльной комнате. Лиза в панике поискала, куда девать глаза от испепеляющего взгляда Гертруды Генриховны, которую с самого начала их знакомства называла про себя Горгоной Медузовной, и наткнулась на собственное отражение в высоком, потускневшем от пыли зеркале – маленькая рыжая девочка в клетчатой школьной форме