ищут только плохое и не замечают хорошее?
– Что я не заметил хорошего?
– Вы собрали лишь те случаи, где за услуги я брала деньги. А где не брала?
– Такие эпизоды мне неизвестны.
– А я вам сообщу. Гражданке Сидоркиной я достала гарнитур, добавив двести сорок рублей своих собственных.
– Почему добавили?
– Пожалела ее.
– Хорошо, вызову Сидоркину.
– Я всегда стараюсь помогать людям.
– За деньги?
– Сергей Георгиевич, – с особой теплотой заговорила она. – Я брала деньги с частных лиц, и брала их за советы. Вы же берете деньги с государства, и берете их за бесполезные допросы.
Рябинина удивило не хамство – удивил точный расчет: она сказала эти слова лишь после его, казалось бы, тайного решения о ненаказуемости ее пророчеств. И только теперь он почувствовал, что перед ним сидит все-таки преступница.
– Вот как вы заговорили, – тоже с теплотой сказал Рябинин. – Надеетесь выйти сухой из воды?
– Я надеюсь на законность.
– Но ведь кроме формального состава преступления и вашей безупречной логики существует совесть. Людей-то вы все-таки обирали?
Она с готовностью заулыбалась, словно ждала упоминания о совести.
– Если бы я давала советы бесплатно, их бы не ценили.
– Почему же?
– Настоящий товар стоит денег.
– Неужели никто не усомнился в вашем товаре?
– Товарищ следователь, да я выйду на улицу, встану, протяну руку, и мне будут класть в нее тройки и пятерки.
– Ага, и десятки.
– Не верите вы, Сергей Георгиевич, в нашего человека, – вздохнула она.
Рябинин поднялся взглядом с ее подвижных губ к нацеленному носу, потом, как-то минуя глаза, к просторно-философскому лбу и остановился на платиновом нимбе волос – Калязина была красива. И от этой красоты ему вдруг так стало противно, что он откровенно поморщился:
– Я вас еще вызову…
Из дневника следователя. Есть три специалиста, которые должны нами чтиться как благороднейшие и наипервейшие в обществе, – врач, учитель и юрист. Им мы вручаем самое дорогое, что только у нас есть: врачу – наше здоровье, учителю – наших детей, юристу – поиск справедливости.
Калязина взорвала меня не мошенничеством… Она же врач!
Автобус покачивало. Петельников старался не шевелиться и стоял как привинченный к полу. И все-таки старушка не удержалась:
– Господи, с утра хлещут…
На остановке он спрыгнул и пошел в прокуратуру пешком.
Инспектор ехал с обыска. Самогонщица выхватила из шкафа бутыль с бледно-ржавой жидкостью и уронила ее на пол с радостными словами «Ой, простите!». Это «простите» она бросила раньше, чем бутыль. Прежде чем разлететься на крупные куски, бутыль задела стол, поэтому добрая половина жидкости еще в воздухе вылилась на инспектора, пропитав брюки и даже попав в ботинок. Теперь самогон испарялся.
Петельников отшагал два квартала и у тополей свернул