ТУК-ТУК-ТУК, ИЛИ ИСКУССТВО БИОГРАФИИ. ЛЕВ ДАНИЛКИН, литературный критик, писатель

изнь Эйнштейна: откуда он такой взялся, что за яблоко – и при каких обстоятельствах – упало ему на голову. Хочешь объяснить, как капитализм, такой прогрессивный, не сокращает, а увеличивает пропасть между богатыми и бедными, – расскажи историю Маркса. Но что значит: «расскажи»? Про что именно рассказывать? Сразу про теорию прибавочной стоимости – или начинать с родился-крестился? А про жену? А про как выглядел – «внешний облик»? Длина бороды Маркса – это вообще существенно? А у Толстого? А про внутренний мир: «он все время размышлял над неразрешимыми…»? А про манеру одеваться? Что Ленин носил кепку и галстуки предпочитал в горошек – важно? Где проходит эта граница – про что надо, а про что необязательно? Или надо про все: чем подробнее портрет, тем лучше? Но тогда идеальный портрет – это фотография в высоком разрешении. Раз так, почему одни похожие на оригинал портреты считаются великой живописью, а другие – нет? Чем, собственно, «хорошая» биография отличается от «плохой»? Дело ясное, что дело темное; но есть одна история, которая, не исключено, поможет пролить свет на кое-какие покрытые мраком уголки. У Кольриджа – ну, вы помните, был в Англии в XIX веке такой великий поэт; «Поэма о старом мореходе», «Кристабель» и все такое – есть поэма «Кубла-хан». Даром что обрывается на полуслове, «Кубла-хан» этот считается абсолютным шедевром – собственно, видимо, это самое известное стихотворение в истории английской литературы. При этом понять, о чем именно речь в поэме, за здорово живешь не получится: какой-то, что ли, дворец в ну таком райском ландшафте. По правде сказать, если – с мороза, что называется – прочесть поэму, она скорее озадачит, чем ошарашит.  Да, кто угодно при этом почувствует, что поэма светится и потрескивает: она насыщена поэтической радиацией (все счетчики зашкаливают), аллюзиями и намеками – но на что? На беду или к счастью, внятно объяснить, чем именно она уникальна, способны немногие.

      In Xanadu did Kubla Khan A stately pleasure-dome decree: Where Alph, the sacred river, ran Through caverns measureless to man Down to a sunless sea.

      Звучит поэма – что да, то да – в высшей степени музыкально (цитировать приходится латиницей, потому что русские переводы, даже бальмонтовский, и близко не передают гармонии оригинала). Музыка, причем не застывшая. Однако интерпретаторы, вглядывающиеся в собственно текст, текст в химически чистой форме, никогда не могли продвинуться достаточно далеко в попытках объяснить, почему на протяжении двухсот последних лет именно эти несколько десятков строк включаются во все хрестоматии английской поэзии. Также странно, пожалуй, что здесь нет никакого «сюжета»: одни описания, восклицания, медитативное раскачивание головой с широко закрытыми глазами… Да и сам объект – резиденция монгольского правителя Кубла-хана в вымышленной стране Ксанаду – не то чтобы выглядел очевидным и осмысленным: это вообще про что? Какую такую страну он, собственно, имеет в виду? Монголия здесь описана как, что ли, подобие мильтоновского потерянного эдема: некий вымышленный мир, наполненный райской гармонией между властью и природой… Что-то, ммм, вроде Красной Поляны, но полупризрачной. Неясно, что весь этот ориентализм, шинуазри, ex Far Oriente lux значит; и какая связь между нами, читателями, и Монголией? На самом деле «Кубла-хан» – проблема и для исторического социолога, объясняющего, какие особенности этого текста заставили академические элиты общества договориться о том, чтобы вот уже двести лет оценивать именно его гораздо выше, чем остальные; и для филолога, который принимает статус текста как данность, без необходимости объяснять сделанный выбор. Однако ж и филолог тоже должен же объяснить, с какой стати мы так уверены, что «Кубла-хан» – идеальная реализация знаменитой кольриджевской формулы поэзии: «Лучшие слова в лучшем порядке»?  Возможно, все дело в особенном ритмическом рисунке, в  аллитерациях?