одым собратьям по перу до умения быть в лучшем смысле современным, то есть открытым всем проблемам, которые ставит в тот или иной период быстро бегущее время, способным уловить дух эпохи, им проникнуться и передать его в произведении.
Во-вторых, это его органичная театральность, глубокая, идущая с юношеских лет привязанность к театру, тончайшее знание его законов, благодаря которому пьесы Арбузова всегда сценичны: они «просятся на сцену». Некоторая театральность была свойственна драматургу и в жизни. Побывав в молодости актером, он, как пишет И. Вишневская, «навсегда сохранил внутренний артистизм, стремление к игре, к перевоплощению. Рядом с Арбузовым играют даже и вещи: они из вещей для обихода превращаются у него в пеструю театральную декорацию». Об этом же свойстве характера Арбузова говорил и его младший современник драматург В. Славкин: «Он играл в жизни. Все время. И если ситуации не было, он создавал игровую ситуацию вокруг себя.
Наша студия тоже была его игра… Он собрал вокруг себя людей, совершенно не похожих на него… Потому что понимал, что прелесть жизни в разнообразии».
Наконец, в-третьих, об Арбузове пишут как о светлом и доброжелательном человеке, который умел искренне порадоваться чужому успеху, и неизменно отмечают гуманность, теплоту его произведений, в которых даже персонажи отрицательные согреты авторским пониманием и прощением.
Жизненный и творческий путь Алексея Николаевича Арбузова (1908–1986) был долгим и полным событиями. Он родился в Москве, но в раннем детстве переехал с семьей в Петербург, где жизнь его семьи складывалась очень неблагополучно: уход отца из семьи, душевная болезнь матери. Здесь же его застали и события Октябрьской революции, о которых он вспоминал много позже: «Самое сильное впечатление – взятие Зимнего дворца в октябре 1917, которое я наблюдал, будучи мальчишкой. Это событие отразилось на моей судьбе и судьбе моей семьи. Началась новая жизнь. Я был предоставлен сам себе» (Театр. 1986. № 2). В одиннадцать лет он остался один, бродяжничал и даже попал в колонию для трудновоспитуемых. Мало что изменила в его жизни и опека тетки, зато спасительную и определяющую роль сыграл театр. «Попав на воспитание к тетке, – писал Арбузов в автобиографии, – хотел снова уйти бродяжничать, но всему помешал один осенний вечер 20-го года – я попал в Большой Драматический театр, где давали „Разбойников“ Шиллера… Возвращаясь домой после спектакля, я понимал, что теперь вне театра уже нет жизни. Я придумывал новый финал „Разбойников“, я грезил своим будущим, а оно было – театр, театр, театр… В течение четырех лет галерка четвертого яруса была моим домом, моей семьей – все значительное происходило здесь».
Следующий шаг навстречу сцене Арбузов сделал, поступив актером в труппу передвижного театра. Актерской деятельности в этом и других коллективах он отдаст несколько лет и сохранит любовь к этой профессии на всю жизнь, будет посвящать любимым артистам свои лучшие пьесы. В конце 20-х годов Арбузов пробует себя в режиссуре – работает в «живых газетах» Ленинграда, руководит бригадой агитпоезда. Стремясь сделать выступления своей агитбригады максимально злободневными, Арбузов начал сочинять сценки и номера, делать различные монтажи. В ноябре 1930 года появилась первая его пьеса «Класс», написанная в плакатной стилистике, характерной для молодой драматургии тех лет и отразившей классовый максимализм победившего в революционных боях народа и его трудовой энтузиазм. Интересно, что именно такой идеологически и политически заостренной пьесой (она была оценена и поставлена профессиональными театрами) вошел в драматургию писатель, которому впоследствии будут ставить в вину «излишнюю камерность» и советовать «смелее выходить в большой мир жизни советского человека». На самом деле драматург Арбузов никогда не терял социальной активности, но серьезные общественные проблемы в его произведениях решались через частное, личное, семейное. О преемственности ранних и зрелых произведений драматурга свидетельствует и тот факт, что именно в этой первой пьесе появляется Хор, сопровождающий действие и комментирующий поступки героев[1].
Этот необычный на первый взгляд для советской драматургии «античный» элемент вносил в текст публицистичность и торжественность. В поисках собственной творческой манеры Арбузов неоднократно использует Хор, в том числе в одной из лучших своих пьес – «Иркутской истории».
В начале 30-х годов Арбузов переезжает в Москву, где становится вольнослушателем в театральной школе, а вскоре возглавляет литературный отдел Театра малых форм Пролеткульта. Вместе с труппой этого театра он ездит по стройкам, шахтам, пишет интермедии, формирует актуальный репертуар. Правда, задуманная в это время большая пьеса о шахтерах Донбасса («Сердце»), материал для которой писатель собирал, живя и работая на шахте, написана так и не была.
В первых драматургических опытах Арбузова еще не звучат ни арбузовские темы, ни арбузовский стиль. Отход от схематизма и прямолинейного социологизма агиттеатра, поворот к психологической драме наметился в двух лирических комедиях этих лет: «Шестеро любимых» (1934) – из колхозной жизни – и «Дальняя дорога» (1935) – о строителях Московского метрополитена, их непростых характерах и отношениях, романтической любви.
В