т и такие послания, что совершенно непонятно, как к ним относиться и что вообще с ними делать. Признаться, до сегодняшнего дня мистер Роберт Бойл считал, что с чувством юмора у него все в порядке. Но когда он вскрыл конверт и прочитал текст, отпечатанный на машинке и заключенный, как и подобает настоящему некрологу, в черную рамку, то сначала ничегошеньки не понял, затем оторопел, затем остолбенел, а под конец возмутился:
– Черт знает что! Делать ему, что ли, нечего? И придет же в голову такое!
– Что случилось, Роберт? – спросила жена.
Мистер Бойл побагровел и скомкал листок, который держал в руке.
– Да так… Глупости, Джуди, не забивай себе голову. Некоторые люди почему-то считают, что им все позволено…
Но жена, которая успела за семь лет совместной жизни хорошо изучить все разновидности выражения его широкого открытого лица, встревожилась.
– Ты чем-то расстроен? – обеспокоенно спросила она.
– Нет, нет! Просто дурацкая шутка. – Роберт рассмеялся напряженным, вынужденным смехом. Под испытующим взглядом Джуди ему сделалось малость не по себе, и к тому же он терпеть не мог лгать жене. – Понимаешь, это Гарри, мой бывший армейский приятель… – Говоря, он машинально покосился на конверт. – Обратного адреса на письме нет, но такой розыгрыш вполне в его духе.
– Это тот Гарри, которого мы видели на прошлой неделе? – задумчиво спросила Джуди. – В ресторане…
Она не договорила, потому что отлично помнила, что Роберт, едва приметив в зале старого знакомого, изменился в лице и настоял на том, чтобы они с женой немедленно ушли оттуда. Само собой, ее такая реакция озадачила, но Джуди не посмела тогда спрашивать объяснений. Мужчины такие странные! К примеру, живешь с человеком душа в душу несколько лет, думаешь, что знаешь его как облупленного, а он нет-нет да преподнесет какой-нибудь сюрприз. Роберт вообще не любил говорить о войне, и мало ли что он мог не поделить с этим Гарри…
– Что ему от тебя нужно? – спросила она.
– Понятия не имею. – Роберт поморщился и, чтобы хоть как-то выразить обуревавшие его чувства, разорвал письмо на четыре части и вместе с конвертом выкинул в мусор. – Кофе совсем остыл, – буркнул он, вернувшись на место и отпивая из своей чашки. И по тону мужа Джуди поняла, что он больше не желает говорить ни о Гарри, ни о таинственном письме, вызвавшем такой приступ раздражения.
Все это произошло восьмого марта, а утром девятого, собираясь, как обычно, в Сити, Роберт Бойл почти забыл о вчерашнем послании. Ему предстояло столько дел – работа, потом надо было купить подарок старшему сыну, день рождения которого отмечали на этой неделе, и еще следовало решить массу совершенно неотложных вопросов – например, где достать коричневые шнурки для ботинок и не пора ли рассчитать кухарку, которая готовит не то чтобы совсем плохо, но и не сказать чтобы хорошо. Вообще после войны дела с прислугой стали обстоять куда хуже, чем раньше, и мистер Бойл, как и многие его здравомыслящие соотечественники, полагал, что всему виной происки большевиков.
С утра накрапывал дождь, но уже к обеду пасмурное небо и хорошая погода заключили перемирие, которое выразилось в том, что тучи отчасти разошлись и сквозь их разрывы брызнуло солнце. Когда после работы мистер Бойл вышел на улицу, весь Лондон искрился золотом, и по сероватым волнам Темзы бежали сверкающие блики.
«Пожалуй, шнурки подождут, – в порыве вдохновения подумал мистер Бойл. – Томми просил игрушечный самолетик, а на Стрэнде есть отличный магазин… Думаю, у них есть именно то, что мне нужно».
Но он вскоре пожалел, что идет к Стрэнду, потому что коварное солнце выманило из домов даже тех лондонцев, которые терпеть не могут покидать родные стены, и тротуары в центре были забиты толпами народа. Роберта несколько раз толкнули, и вдобавок кто-то из гуляющих уколол его своим зонтиком и даже не подумал извиниться. До магазина, где он рассчитывал купить подарок своему сыну, оставалось всего несколько шагов, но Роберту Бойлу уже не суждено было их преодолеть.
Сначала стены домов накренились и заходили ходуном, а вывески заплясали перед глазами. Чувствуя приступ удушья («Неужели это из-за стряпни Энни? Да нет, не может быть»), Роберт развязал шарф и ослабил галстук, но легче не стало – наоборот, он почувствовал липкий страх и какую-то странную, невыразимую, ни на что не похожую тоску.
– Ну ты смотри, куда идешь! Глаза-то разуй…
Кудлатая веснушчатая баба – по выговору типичная кокни, – проходя мимо, грубо толкнула его, и внезапно он понял: это конец. Держа в правой руке портфель, левой он машинально пытался еще больше ослабить галстук, но что-то – возможно, интуиция, которая умирает последней, даже после надежды, – настойчиво нашептывало ему, что все бесполезно. Роберт задыхался, ему не хватало воздуха, сердце отчаянно колотилось у него в груди. Он стоял, покачиваясь из стороны в сторону, а вокруг были все те же равнодушные, уродливые, чужие лица.
И внезапно его охватил ужас – что он умрет так обыденно, так жестоко, вдали от близких, и в его последнюю минуту рядом не будет никого, никого – никого. Только он и ангел смерти, который не дал ему