Куль-Тамаке.
Гурьян хорошо знал все заводские окрестности на много верст кругом.
Могусюм рассказал, что Ирназар ушел в далекие леса и давно живет там, что он старик еще крепкий. Он построился так далеко, что туда ни разу не добирался ни исправник, ни урядник. Там выросла у него дочка Зейнап. Могусюмка умолк. Глаза его сощурились. Понятно было, что на Зейнап он и хочет жениться.
– Но там у нас завелся плохой человек. Может быть беда. Он со мною поссорился и хочет мстить.
Сказав это, Могусюмка стих. Никакого признака веселья не осталось на лице его. Глаза сверкнули; видно стало, что он бывает грозен.
– По деревням ездил чиновник, бумагу возил, читал ее, сто рублей обещал тому, кто меня поймает. И вот Гейниатка узнал об этом, стал проситься у дедушки Шамсутдина, будто бы поедет в степь, к родным. Дедушка Шамсутдин ему не родной. Они просто вместе живут. Гейниатка когда-то провинился в степи и пришел ко мне. Я привел его на Куль-Тамак. И вот соврал он, будто охота ему стариков повидать. Уехал. А потом на перевале встретили меня знакомые, они в город на ярмарку коней продавать гоняли. И вот бабай Ахмет говорит, будто бы он Гейниатку видел, будто тот в город направился. Я подумал: обознался дед, Гейниатке совсем другая дорога. А джигиты говорят – Гейниат плохое задумал, хочет сто рублей получить… И вот поскакали мы в погоню. Вечером большой дождик пошел… Ночью у Трофима-лесника знакомый парень вышел к нам, Хибетка. Он подле большой дороги охотничает и что увидит – мне говорит. Гейниат его никогда не знал. Хибет сказал: «Рябой парень был, кобыла под ним рыжая. Пока дождь шел, в избе сидел, а к ночи уехал».
– Ну, так и утек? – спросил Гурьян.
– Ночь гнали, да не настигли.
Могусюмка долго говорил о том, как он теперь беспокоится, что Гейниатка проведет тропами полицию на Куль-Тамак.
– У меня оставайся жить, тут тебя никто не тронет, – сказал Гурьян. – У нас полиция из своих же заводских набрана, все твои друзья.
– Э-эй, нет, – засмеявшись, воскликнул Могусюмка – Здесь печки коптят, разве можно жить?
Но в душе он знал пользу завода…
– Много ты понимаешь, «печки коптят», – передразнил его Гурьяныч.
– Шайтана дело! Лучше ты бросай завод, пойдем в урман жить! – воскликнул башкир. – В урмане хорошо. Коня дам тебе, как ветер будешь носиться, ружье подарю, кинжал себе скуешь. А то для людей стараешься, а себе не скуешь. В лесу ручеек бежит прозрачный, чистый, холодный. А что тебе тут? Зачем ты здесь живешь? Что тебе тут хорошего? Отец твой в урмане выздоровел. На заводе губите себя.
Он знал о неудачной любви друга.
– На заводе грудь сгорит, харкать, кашлять будешь… А в урмане птицы поют, дичи много, зверь бегает, на сосну за сотами полезем, медведя убьем… На Куль-Тамаке старуха мед нам наварит. Да что говорить, ты сам все знаешь.
Наступили сумерки. В избе темнело. Хозяин поднялся, достал с полки сальную свечу, отлитую в домашнем свинцовом льяке. Огонек осветил беленые, но уже ветхие бревенчатые стены, углы, увитые паутиной, божничку с медными староверческими складнями.
– Я,