заставили длинный черный плащ облепить ее фигуру, трепали вуаль, и Элеонора дрожала, печально удивляясь тому, что на солнечном побережье королевства Неаполь может быть так холодно.
Спутник Элеоноры, маленький круглый человечек, бросил на нее тревожный взгляд. При менее печальных обстоятельствах они выглядели бы комично рядом друг с другом – она высокая и прямая, он полный и низкорослый, да еще и напускал на себя важность, играя роль заступника. Мужчина положил ладонь ей на плечо, потом убрал руку, на некоторое время зависшую около спины Элеоноры, будто хотел дотронуться до этой несгибаемой фигуры, но не отваживался. Наконец заглянул ей в лицо, потом перевел взгляд на костер и обеспокоенно нахмурился. Быстро отвел глаза:
– Мне кажется… вы, должно быть, замерзли… прошу вас, леди Скарбро…
Элеонора пронзила его резким взглядом:
– Можете идти, синьор Кастеллати. Со мной все будет в порядке.
Круглое лицо мужчины исказилось от потрясения.
– Нет, нет, нет…
Он разразился страстной речью на итальянском, но тараторил так быстро, что Элеонора разобрала не все, однако суть уловила: оперный импресарио беспокоится не за себя, его прежде всего тревожит состояние леди. В конце речи он испуганно глянул на костер, опровергая собственные слова.
– Благодарю вас, синьор, – искренне ответила Элеонора и похлопала его по руке. Как бы комично этот человек ни выглядел, он твердо настоял на том, чтобы быть с ней до последней минуты, несмотря на явное неудовольствие и даже страх. Смелый поступок, считала Элеонора.
– Вы мне очень помогли.
И это была правда. Кастеллати оставался рядом с ней последние несколько дней, с тех пор как сэр Эдмунд не вернулся с лодочной прогулки. Да, намерения Кастеллати были не вполне бескорыстны, поскольку он как раз ставил оперу Эдмунда, и иногда Элеоноре хотелось остаться одной, однако импресарио оказался незаменим при общении с итальянскими властями.
Разумеется, Дарио Параделла, ближайший друг сэра Эдмунда в Неаполе, тоже был рядом, но, поглощенный собственным горем, ничем помочь не мог. К тому же отношения с неаполитанским правительством у Дарио были напряженные – им не слишком нравились его достаточно либеральные идеи.
– Ах, ma donna bella…[1] – Дарио, стоявший по другую сторону от Элеоноры, повернулся к ней и сжал ее руку. – Какое горе… какое горе… истинный гений…
– Да.
Тут разожгли погребальный костер, языки пламени начали лизать облитые керосином дрова, танцевать на мелких кусках топляка. Мужчины, которые развели огонь, поспешно отступили, несколько раз перекрестившись.
Зрелище было жуткое – безжизненное тело под покрывалом, подбирающийся к нему огонь… Вдруг Элеонору пробила сильная дрожь.
Как же так? Эдмунд не должен был умереть таким молодым. Элеонору охватило раскаяние и чувство вины. Наверное, ей вовсе не нужно было привозить его сюда.
Элеонора была уверена, что действует во благо мужу. Здесь ему будет лучше, он укрепит здоровье. Но теперь она осознала, какой была самонадеянной, какая ложная гордость заставила ее возомнить, что можно отнять у смерти намеченную жертву.
Элеонора привезла Эдмунда в Неаполь, надеясь, что теплый итальянский климат окажет на него благотворное действие. Разумеется, чахотку вылечить невозможно, однако врачи согласились, что от сырой английской погоды будет только хуже. Здесь, думала Элеонора, Эдмунд сможет дышать свежим морским воздухом, отдохнуть от бесконечных требований навязчивых родственников и посвятить всего себя сочинению музыки в стране, где опера процветает.
Но Эдмунд погиб.
Тем временем костер разгорелся сильнее, и вытянутый силуэт на катафалке поглотило пламя. Даже издалека запах горелой плоти было ни с чем не спутать. Синьор Кастеллати поднес к лицу руку в перчатке, закрыл нос и рот платком и отвернулся, чтобы не видеть ужасной картины. Даже Дарио опустил глаза.
Но Элеонора не позволила себе отвести взгляд. Это ее последний долг. Единственное, что она может сделать для мужа.
Элеонора будет смотреть, как в пламени исчезают его бренные останки, а потом заберет прах. А после того как завершится труд Эдмунда и его опера будет поставлена в Неаполе, Элеонора привезет его прах домой, в Англию.
Глава 1
Энтони, лорд Нил, срезал печать с конверта, который только что принес ему лакей, и быстро прочел письмо. Вздохнул. Старшая сестра Гонория сообщала, что во второй половине дня планирует нанести ему визит. Зная Гонорию, он предвидел, что карета прибудет почти одновременно с посыльным.
Энтони охватило трусливое желание приказать, чтобы на конюшне седлали лошадь, а потом притвориться, что его не было дома и письма он не получал. Но, увы, так поступить Энтони не мог. Со дня смерти сэра Эдмунда прошло всего полгода. И хотя сестра его частенько раздражала, нельзя вести себя подобным образом с горюющей матерью.
Бросив письмо на стол, Энтони позвонил в колокольчик, вызывая лакея, и велел тому зайти на кухню