дороги притягивал, здесь хотелось оставить свой след, свое имя, словно это означало, что будешь жить вечно, останешься в городе навсегда, никогда и никуда не уедешь. Где-то там под нанесенной в несколько слоев зеленой краской мое короткое имя – Яра. Не Ярослава. А Яра. Или Ярка. Ярочка.
Появляется будка станционного смотрителя, сам смотритель в оранжевой форме с круглым знаком в руках и наконец перрон, серый, как и весь город.
Останавливается поезд нехотя, словно устал после долгой дороги. Я стою последней в длинной очереди из тех, кто только что со мной ехал. Поезд полон, я смогла купить только боковую верхнюю, да и то взяла последний билет. Люди спешно бросают Москву, поддаваясь всеобщей панике, возвращаются в свои городки, чтобы переждать сложное время. Я беру спортивную сумку, в которой почти нет вещей, и выхожу за всеми.
– Город? Центр? Заречье? – после тишины поезда на меня обрушивается мир звуков.
Таксистов больше, чем приехавших. Те, кто в свой отсыпной или отпуск бомбит. Это слово я впервые услышала от отца.
Сам отец тоже часто бомбил. Садился в свою «Мазду» – старше меня – и ездил по городу. Иногда я каталась с ним. Тогда он не подвозил никого, а просто показывал места, которые хорошо знал. Березовую рощу у реки, где раньше стояли цыганские бараки и паслись коровы, а недавно построили церковь Афанасия и Феодосия. Металлургический комбинат, с которого начался город. Октябрьский вантовый мост, раскинувший, словно лучики, металлические опоры, соединяющий два непохожих друг на друга района – Индустриальный и зеленый Зашекснинский. На нашем металлургическом комбинате изготовили ограждения для парапета, на котором можно разглядеть тонкое витиеватое вологодское кружево. Интересно, кому в голову пришла мысль разукрашивать тяжелый сталежелезобетонный мост кружевными узорами, тем более, что рассмотреть их практически невозможно – движение плотное, задерживаться на мосту не хочется? Но, наверное, тяга к воздушному – это основная черта города, уставшего от железа.
Я в свою очередь показывала отцу, где бывала. Кафе в Центре, где подадут любой кофе, какой только захочешь – и модный «Латте», где молока больше, чем кофе, и «Капучино» с белой пенкой, на которой можно выложить сердечко или капельку, и «Глясе» с мороженым, и суровый «Американо», и приторный «Венский», и обычный какао, который никто, кроме меня, не заказывал, потому что всем нравились иностранные названия больше, чем сам кофе. Полуподвальный литературный клуб, о котором знают только избранные, потому что вывески нет. Там не найдешь модного дорогого кофе, зато всегда есть крепкий чай в пакетиках, которые можно заваривать несколько раз. Мы пили этот чай весь вечер, пока на крохотной сцене кто-то играл на гитаре или читал стихи.
Удивительно, как в моём городе появился подобный клуб, как кто-то нашёл для него помещение и как люди узнавали о вечерах. Но он всегда был полон, и места бронировали заранее. Именно там я читала свой первый рассказ. Держала в руках три листа, не отрывалась от них, потому что боялась забыть текст, а эти листы дрожали, и буквы расплывались. Рассказы слушали менее внимательно – больше любили песни или стихи – но, когда я читала, не гремели ложечками, не перемешивали сахар в чае. А потом Лизка, которую я взяла в качестве поддержки, сказала, что рассказ у меня самый крутой из всех, которые она читала. Но просто она совсем ничего не читала.
По этому клубу я скучаю больше всего. В Москве я бываю на литературных вечерах и семинарах, читаю и слушаю рассказы, но все это не то. И чай там не такой, и люди не те, и нет Лизки. Я хожу туда одна – у меня так и не появилось близких друзей. Только сокурсники, но они либо слишком заняты – многие работают – либо ходят в дорогие для меня кафе. Поэтому после лекций я обычно еду в общежитие или встречаюсь с Сашей.
Мне хочется зайти в наш клуб, посмотреть, кто выступает. Но сейчас карантин – все закрыто, и я вернулась в свой город не за этим. В город, в котором не была два года, с которым меня ничего не связывает, кроме того, что я родилась здесь двадцать один год назад и здесь живет мой отец, которого я не видела за два года ни разу.
Отмахиваюсь от таксистов – я и сама могу доехать до дома.
Доехать можно на трамвае. Рельсы тянутся через весь город от Аглофабрики до Олимпийской улицы. В детстве я любила кататься в трамваях по школьному льготному билету. Просто так – без цели. Можно посмотреть весь город. Особенно мне нравилось кататься в четверке, у которой самый длинный маршрут и которая шла через вокзал. Я всматривалась в лица пассажиров – напряженные и сосредоточенные – и мысленно гадала, кто из этих людей никогда больше не вернется сюда, зацепится в Питере или Москве и останется там навсегда? А сколько вернется через год, униженными и оскорбленными, так ничего и не достигнув? Я замечала, что на вокзал трамвай ехал забитый людьми, а обратно полупустой. Значит, возвращались не все. Большинство пропадало где-то, оседало и забывало о городе.
Отец говорил, что трамваи у нас старые московские, списанные с маршрутов и переданные городу. Некоторые трамваи настолько ветхие, что звенят на ходу, точно пластмассовые игрушечные машинки. Несколько раз трамвайные маршруты в целях экономии предлагали закрыть, но мне сложно представить город