а прощание невесту.
Теперь выходило, что несчастное животное, грудь и пахи которого были в белом пенистом мыле, расплачивается здоровьем за его лирические прихоти.
– Потерпи немножко, Бел. На корабле отдохнешь, – увещевал коня Бран.
А снег все шел. И с каждым верстовым камнем, приближавшим Брана к морю, становился он все обильней.
Пустоши, леса, пашни на глазах делались белыми, новорожденно чистыми и печальными той особой печалью, что сопровождает всякую перемену, к доброму ли, к дурному ли.
Именно тогда, по пути в Геррек, Бран впервые признался себе, что в отличие от своих ледовооких сродников равнодушен к красотам снега. И хотя снегопад в дорогу искони считался знаком, предвещающим удачу, Бран не чувствовал радости.
А потом было море.
На восьми кораблях к Земле, так, по-простому, называли Ледовоокие континент, плыли, тесно сгрудившись на лавках, воины и их командиры, среди которых был и Бран. И паруса, на каждом из которых кичился герб Ледовооких – свивший спиралью хвост Белокрылый Змей – были щедро налиты ветром.
Еще восемь кораблей поскромней везли запасные доспехи и оружие – мечи, топоры, кинжалы, вязанки стрел – изделия лучших оружейников Урда. А также провизию, сбрую, палатки и прочую необходимую в военном хозяйстве ерунду.
Следом шли еще восемь приемистых кораблей с высокими бортами. Они везли лошадей, среди которых был и вороной Бел.
Штормило. Мореплавателям – двуногим и четвероногим – пришлось несладко.
Оторвавшись от весел, воины дружно опорожняли за борт желудки, а потом сосали лед – не простой, заговоренный. На какое-то время лед помогал. Увы, ненадолго.
А вот кони, лишенные возможности прибегнуть к испытанным средствам, страдали немилосердно. На время путешествия их привязывали к массивной дубовой балке, что служила одновременно и поперечной распоркой для бортов, и основанием мачты. На голову скакунам надевали холщовые мешки. Под хвосты подвязывали торбы.
Попервой животные буянили: пытались кусаться, брыкаться, осаживать, но потом стихали этак безысходно, растратив впустую все силы. Вторую половину пути они вели себя смирно – исподволь сходя с ума от качки и воды, что лилась непонятно откуда им на головы, странной горько-соленой воды, которую нельзя пить.
Когда одноглазый кормчий корабля, шедшего первым, прокричал «Земля!», когда эта благая весть посредством сигнальных светильников была передана с корабля на корабль, дружинники испустили единый вопль ликования.
Пожалуй, даже трудной победе в неравном бою воины Ледовооких не радовались так истово.
Брану и его солдатам предстояло нести службу в небольшом городе именем Ларса. До Ларсы было десять дней пути и уже с первого дня Брана мучили дурные предчувствия.
А когда на шестой день люди Токи – так звали командира младшей дружины – отделились от них и пошли на восток в поселение Стурр, мысли Брана стали и вовсе чернее тучи.
Да, он отличался чувствительностью, для полководца совсем нежелательной.
Близ урочного камня, который звался Медвежьим Пупком, на перекрестке двух дорог, Токи попрощался с Браном.
– Пусть остаются твои сердце и ум холодными, как предвечные воды, любезный Бран, – сказал Токи. Он был коренастым, невысоким и невероятно серьезным человеком. Его русая борода была заплетена в две косы.
– И тебе здравия, любезный Токи, – сказал Бран, положил на грудь ладонь левой руки и удостоил товарища долгого церемониального кивка – так равный прощается с равным.
И, помолчав, крикнул уже в спину воинам младшей дружины:
– Удачи тебе и твоим людям!
Однако знаки, примечать и понимать которые Бран был научен с детства, никакой удачи отряду Токи не сулили.
Одиннадцать воронов вились над черно-белой пустошью слева от дороги. В отряде Токи было четыре серых лошади, и все кобылы. А сам Токи поутру говорил Брану, что накануне видел странный сон – будто на лице у него вскочил гнойный чирей величиной с грецкий орех, который рос да рос, пока не лопнул.
За утренней трапезой Токи пытался даже шутить по этому поводу.
«Это, видать, к деньгам. Я, братья, не шибко в этих материях смыслю, но если говно снится к деньгам, то и чирей, должно быть, тоже. Ведь чирей по сути – говно.»
Тогда, за завтраком, Бран лишь кивал Токи да похохатывал, без охоты пережевывая волокнистую соленую рыбу. Свою разгадку сна он решил Токи не раскрывать.
«Прорвавшийся чирей на лице – к потере лица. А что есть потеря лица для военачальника? Правильно. Поражение. Позорное поражение.»
Глядя на то как уползает по раскисшей дороге в неизвестность отряд Токи, Бран мучительно размышлял над своим решением.
Может быть, нужно было все же растолковать Токи его сон? Тогда тот смог бы подготовиться как следует к ожидающим его испытаниям? Был бы начеку?
Вскоре Бран убедил себя, что поступил правильно.
В конце концов, он