нём и вертится. Трясу головой, поскорее очухаться, глядь – на полу кровавое пятно. О нет. Видимо, днём не отмылось. Мама увидит – быстро смекнёт, что к чему. Тогда мне точно крышка. Ползком к пятну, сажусь на него. Калечную ногу тоже под себя, с глаз долой.
– Иди лучше чаю мне сделай, – говорит мама. Садится на край кровати, принимается стаскивать чулки. И давай покачивать у меня перед носом то одной своей ногой, то другой – обе преотличнейшие, конечно. – Мне скоро на работу пора.
– Иду, мам. – На место себя – стул, от окна вот так подвину, чтоб закрывал кровавое пятно, и ползком по комнате. Калечную ступню в струпьях стараюсь маме на глаза лишний раз не показывать. В кухне есть другой стул, у плиты, с него можно и конфорку газовую разжечь, и чайник поставить.
– Хлеба мне отрежь ещё. И смальцем намажь, – вдогонку орёт мама. – Брату тоже сделай. А если там чего останется, – гогочет, – так уж и быть, намажь ещё один и… кинь-ка в окошко! Посмотрим, что твой Стивен Уайт насчёт такого обеда скажет, ха-ха! Что, хорошо я придумала, а?
Ничего не отвечаю. Отрезаю два толстых ломтя, остальное быстро за раковину. Джейми всё равно до ухода мамы не вернётся, а едой он со мной всегда поделится.
Чай готов, подходит мама за кружкой.
– По глазам твоим бесстыжим, дочка, всё вижу. Ты не думай, будто можешь меня одурачить. И так Небеса благодарить должна, что я тебя вот такую терплю. Ты ведь и слыхом не слыхивала, до чего в жизни худо бывает.
Отхлёбываю чай – себе я тоже налила кружку – и чувствую, как кипяток бежит вниз по горлу, прожигает след до самого желудка. Мама не шутит. Так ведь и я не шучу.
Войны бывают разные.
Всё, о чём тут рассказываю, началось четыре года назад, летом 1939-го. В те месяцы Англия ещё только готовилась вступить в новую Великую войну, ту самую, которая сейчас в разгаре. Многие жили в страхе. Мне было десять (хотя тогда своего возраста я не знала), и когда я впервые услышала про Гитлера, – ну как услышала: обрывки фраз, не больше, и в основном ругательных, что там заносило с улицы к нам в окно на четвёртый этаж, – меня нисколько не заботил ни сам Гитлер, ни какая бы то ни было международная война. Должно быть, вы уже успели подумать, что я воевала со своей матерью, но моя первая война, которую я затеяла тем летом, была война с братом.
Джейми был юркий мальчишка с копной грязно-русых волос, глазами ангелочка и душой бесёнка. Мама говорила тогда, что ему шесть и что осенью он пойдёт в школу. В отличие от меня ноги у него были сильными и оканчивались двумя совершенно здоровыми ступнями. Ими Джейми прямо случая не упускал воспользоваться, чтобы убежать от меня подальше.
А я ненавидела оставаться одна.
Квартира наша состояла из одной комнаты на четвёртом этаже, над пабом, в котором мама работала по ночам. Утром она спала допоздна, и моей задачей было накормить Джейми и заставить его сидеть тихо, пока она не встанет. Потом мама уходила – в магазин или поболтать с соседками; иногда она брала и Джейми с собой, но чаще он оставался дома. Вечером она шла на работу, а я поила Джейми чаем, пела ему и укладывала спать, и всё это я проделывала каждый день сколько себя помню, с тех пор как Джейми ещё ползал в подгузниках и не умел ходить на горшок.
С Джейми мы играли, пели песни и наблюдали в окошко, что делается в мире: то придёт мороженщик с тележкой, то старьёвщик притащится на своей дохлой кляче; вечером вернётся с доков сосед, а днём женщины будут развешивать бельё и переговариваться с крылечек. Соседские дети будут прыгать через верёвочку и играть в салки.
Даже тогда я могла бы спуститься вниз. Сползти, например, или съехать на заднице. Совсем уж беспомощной я не была. Но в тот единственный раз, когда я осмелилась высунуться из квартиры, мама узнала об этом и избила до того, что на плечах выступила кровь.
– Ты же позор на мою голову! – кричала она. – Чудовище, с этой безобразной ногой! Думаешь, мне приятно будет, если люди увидят такую стыдобу? – И она пригрозилась заколотить окно, если я снова попытаюсь спуститься вниз. С тех пор она всё время мне этим угрожала.
Правая ступня у меня с детства была маленькой и кривой: подошва с пяткой повёрнуты кверху, а тыльная сторона, наоборот, волочится по земле. Лодыжка, ясное дело, была нерабочая и болела, если на неё опираться, так что почти всю свою жизнь я обходилась без неё. Зато научилась хорошо ползать. Оставаться в одной и той же комнате долгое время мне было не так уж трудно до тех пор, пока в этой комнате со мной был Джейми. Но Джейми рос, и со временем ему всё больше хотелось поиграть с другими детьми и погулять на улице. «А чего б ему и не погулять? – говорила мама. – Он же у меня нормальный». Джейми она говорила: «Ты у нас, слава богу, не то что Ада. Можешь гулять, где хочется».
«Нет, не может! – протестовала я. – Я должна его видеть».
Поначалу он действительно дальше не убегал, но потом нашёл себе какую-то компанию, и они с мальчишками норовили исчезнуть из поля зрения на целый день. Потом он возвращался с рассказами про доки на реке Темзе, где большие корабли со всех концов света стоят, наполненные разными грузами. Он рассказывал мне о поездах; о складах, таких огромных,