я в мировую пустоту, вздёргивая кверху средний палец.
В старом городе, стоявшем на восьми высохших реках, население жило новой жизнью. Новая жизнь, правда, пока ничем особенным не отличалась от старой, но все были уверены в обратном. Самому городу совершенно не нравилась эта бессмысленная суета, но с позором лишённый права голоса и столичного титула много десятилетий назад он униженно безмолвствовал и лишь робко надеялся, что население его покинет ввиду «повсеместной обветшалости, непригодности и опасности для жизни» и даст умереть спокойно. Но какие бы безнадёжные отчёты об аварийном состоянии старого города ни писали эксперты, как бы старательно журналисты ни распыляли информацию за его пределами, с каким бы умным видом чиновники ни потирали толстые переносицы – ничего не менялось.
В среду к восьми утра на деревянную террасу Городского суда №1 начал медленно стекаться народ. К восьми тридцати приехал Судья, заглянул в душный маленький зал Судебных заседаний, где тесными неровными рядами стояли скамейки, а в проходах валялись стулья, и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Там, в длинном полутёмном коридоре, грузная женщина в грязном переднике, стоя на четвереньках, тёрла серой тряпкой пол. Судья покашлял. Женщина повернула к нему своё безразличное лицо и тяжело встала:
– Доброе утро, Ваша честь.
– Доброе-доброе. Иди, внизу убирайся, через полчаса начнём.
Женщина подняла тяжёлое ведро с водой и направилась вниз по лестнице. Судья прошёл в конец коридора и протиснулся в узкую комнату, плотно заставленную старой мебелью, вынул из принесённого портфеля документы и принялся их внимательно изучать.
Через четверть часа приехала скрипучая машина с прицепом. К прицепу гигантскими болтами крепилась ржавая клетка, в которой сидела худосочная седая женщина. Заспанные солдаты помогли женщине вылезти, прикрикнули на неё для порядка и повели в здание суда. На террасе стояла толпа зевак, процессия замешкалась, остановилась. Женщина медленно подняла глаза, высокий солдат с силой ткнул её прикладом в щёку:
– В землю смотреть, с-с-сука.
В толпе заулыбались и довольные расступились. В маленьком зале были открыты окна, неспешный ветер повременно залетал узнать, как продвигаются судебные дела. Худосочную женщину посадили на крепко привинченный к полу деревянный табурет с массивными железными кольцами и приковали к ним наручниками. Два солдата встали по бокам. Женщина какое-то время озиралась по сторонам, а потом уставилась на подол платья, приговаривая:
– Пыльная-то я какая с дороги!
Спустя пять минут в Зал вошли Общественный обвинитель и Защитник. Оба внимательно посмотрели на присутствующих и кивнули в знак приветствия. Защитник сел за приготовленный специально для него стол, недалеко от прикованной женщины, вынул из толстой папки бумаги, разложил, аккуратно сделал какие-то пометки наточенным карандашом и, покончив с приготовлениями, с озабоченным видом подошёл к солдатам:
– Доброе утро. Скажите, а нельзя ли Подсудимую посадить на стул со спинкой? Я полагаю, ей будет крайне сложно высидеть всё заседание на табурете, не имея возможности облокотиться.
– Мы действуем по инструкции.
– Я понимаю, а что в вашей инструкции говорится про нестандартные ситуации?
Солдаты задумались и почти одновременно отрапортовали:
– Инструкция не содержит в себе упоминаний о нестандартных ситуациях.
– Понятно. А жаль. У нас сейчас именно такая ситуация. Константин Ипатьевич, – обратился Защитник к Общественному обвинителю, – может быть, позволим Подсудимой сидеть на стуле со спинкой?
Константин Ипатьевич в это время стоял, навалившись всем своим полным телом на подоконник, и смотрел в заброшенный палисадник. Потом медленно обернулся и, чеканя каждое слово, произнёс:
– Карл Фридрихович, насколько я знаю, все Подсудимые в этом зале всегда сидели на этом табурете, с какой стати сегодня мы будем нарушать эту традицию?
– Но как же ваш щедрый Принцип снисходительности? Почему бы нам сегодня не последовать этому принципу и-и-и не позволить пожилой Подсудимой во время заседания сидеть на стуле со спинкой? И, кстати, позвольте напомнить, наша Подсудимая вот уже три месяца содержится в карцере, что крайне неблагоприятно сказывается на состоянии её здоровья.
– Карл Фридрихович, мне не нравится ваше ироничное нравоучение и вы, может быть, сомневаетесь, но я профессионал своего дела, поэтому не надо напоминать мне о деталях, которые я изучил в полной мере. Принцип снисходительности – единственно возможная сегодня форма политического и социального существования. Я снисходителен к вам, именно поэтому я разговариваю с вами даже вне судебных заседаний. Так и вы будьте снисходительны ко мне и отстаньте от меня с вашими дурацкими просьбами! Запомните, подсудимые не достойны снисхождения! Их чудовищные проступки – безусловный симптом пренебрежения основополагающим государственным Принципом! – рассержено закончил Общественный обвинитель.
– Уважаемый Константин Ипатьевич, а давайте проявим снисходительность к Подсудимой