полки с пирамидами банок с красной икрой, крабами и горбушей. Под нижней полкой на деревянном полу стояли липкие даже на взгляд и пыльные стеклянные бутылки с подсолнечным маслом; видимо, когда их перевозили или в ящиках перекидывали с борта на склад, какая-нибудь разбивалась, обливала остальные, а потом они пылились от долгого стояния.
Уже больше года Михаил Капитонович ходит в эту орсовскую лавку и помогает хозяйке разгружать товар. Он наизусть знает драные коробки с «Беломором», мятые консервные банки, пятикилограммовые брикеты в вощёной бумаге с яблочным мармеладом, пыль от макарон и дорожки просыпанной из худых мешков муки, но он так и не понял, почему бутылки с подсолнечным маслом, когда бы ни привезли новый ящик, всегда были липкие и пыльные. Особенно его раздражали промасленные полупрозрачные этикетки, с расплывшимися, почти неразличимыми жёлтыми головами подсолнухов. А Светлана Николаевна, продавщица и фактическая хозяйка этой лавки поселкового отдела рабочего снабжения, не могла нахвалиться: мол, а на материке как разливали масло по бидонам, так и разливают, а тут что-то новенькое, что-то, что так редко происходит в этом далеке. С другой стороны, правда, не уворуешь, но зато – оригинально, и это её радовало.
– Завтра ведь у вас именины? – тихо и скромно, глядя из-под русой чёлки, спросила Светлана Николаевна, заворачивая и укладывая в авоську брусок только что отрезанного, похожего на солидол мармелада. Сказав это, она ещё положила банку икры, банку горбуши, кирпич серого хлеба и бутылку водки; бутылку обтёрла чистой тряпицей и дунула на коричневую сургучную головку.
«Не забыла!» – подумал Михаил Капитонович.
Светлана Николаевна, не отводя от него глаз, оторвала кусок обёрточной бумаги, свернула кулёк, посмотрела в сторону только что вставшего позади Михаила Капитоновича мужчины, потом присела за прилавком и что-то накладывала. Михаил Капитонович услышал сухой шелест. «Свежий лук! Это по-царски!» – подумал он, положил на стол мятые деньги и брякнул в тарелочку всю мелочь, которая была у него в кармане. Светлана Николаевна отсчитала сдачу, он взялся за плетёные ручки авоськи и тоже оглянулся на мужчину за спиной. Мужчина осматривал полки с продуктами. Михаил Капитонович видел его в посёлке первый раз.
«Командированный или такой же, как я?» – подумал он, но внешний вид вошедшего не подтверждал его догадок. А он его и не разглядывал, особенно нечего было: мужчина был одет в старый, поношенный серо-коричневый пиджак и заправленные в кирзовые сапоги гармошкой городские брюки, на воротнике пиджака белел отложной сатинетовый воротник сорочки, а на голове сидела скошенная на правый висок серая кепка.
– Приходите завтра, Светлана Николаевна, – сказал Михаил Капитонович. – А сыру не привезли?
– Не привезли, хотя… – она кивнула на стоявший на столе под нижней полкой чёрный телефонный аппарат с перекрученным проводом, – я каждый раз заказываю, что в списке написано, – и она показала на прикнопленный к ребру полки листок бумаги, на котором под синюю копирку был напечатан какой-то вертикальный список, – я заказываю, а они чё привезут, то и привезут, но завтра обещали.
– Это было бы кстати! А вы приходите! – ещё раз повторил ей Михаил Капитонович, приподнял шляпу и повернулся к двери. Светлана Николаевна смотрела, пока он не скрылся, и только после этого перевела взгляд на мужчину.
Михаил Капитонович вышел на крыльцо и шагнул на мосток, тот сыграл своим дальним концом и ударился о следующий мосток. В посёлке эти мостки называли «трату…», «троту…», глядя на лежащие три длинные серые доски, сбитые снизу тремя короткими, Михаил Капитонович, как всегда, додумал: «…арами». Такими мостками-«тротуарами» были вымощены улицы посёлка.
Несколько лет назад, когда Михаил Капитонович ещё сидел придурком в канцелярии, кум, чувствуя в нём родственную душу и зная из следственного дела биографию зэкá «Сорокина М. К.», как-то рассказал, что, когда ездил в управление на совещание по реабилитации, начальники продемонстрировали дело на трёх страничках. На первой страничке в правом верхнем углу была написана резолюция: «Такого-то и такого-то (имярек), раз… (перечеркнуто), рас… (перечеркнуто), вбыть к ё… ной матери!» Кум по этому поводу недоумевал: мол, какой неграмотный народ работал в 30-х годах в НКВД. Сам же он гэкал на суржике и не мог выговорить слово «рекогносцировка»: у него получалась «рэйганасцироука», а его коллеги не знали твёрдо, как правильно написать: «тратуар» или «тротуар». Это была одна из великих магаданских загадок. А мужик – кум – в общем-то был добрый, на зэков орал громко, но не бил больше трёх раз в одно и то же место. Михаила Капитоновича он ни разу не ударил вообще. Всё-таки чувствовал в нём родственную душу.
– Михал Капитоныч! – вдруг услышал Сорокин за спиной. Он вздрогнул. «Михал Капитонычем» здесь его могла назвать только Светлана Николаевна, но голос был мужской и он не стал оборачиваться.
Как же он не полюбил этот новый русский язык, с которым столкнулся в сентябре 1945 года, сразу, как только попал в СССР, и всегда после этого старательно избегал разговорных сокращений в именах и отчествах и таких слов, как «зона»,