изоляционными плитами. Он правит сменой дня и ночи. Как господь. Я пытаюсь убедить себя, что худшее осталось позади, но меня гложет мысль, что скоро мы вместе отправимся в постель. Дети уже надели пижамы. Мальчику ночная рубашка уже немного мала, у девочки рукава еще прикрывают кисти. Ребята сидят на полу в нескольких шагах от дивана и греют руки в остатках жара от печки. Огонь догорел, и горстку черных углей лишь изредка пронизывают багряные нити. Детские голоса звучат так звонко и беззаботно на фоне происходящего абсурда… О чем они там болтают, не разобрать. Я слышу их точно сквозь вату, раздумывая над тем, как убить их отца.
В ночь происшествия
Поначалу все довольно просто. Я выпрямляю спину и делаю глубокий вдох. Забираюсь в машину «Скорой помощи», еду вместе с ними. Называю людям в оранжевых куртках имя мамы и сообщаю, что у нее четвертая группа крови, отрицательная. Четвертая отрицательная – самая редкая группа крови и отличается тем, что не содержит антител к крови второй и третьей групп. Это значит, что маме можно вливать кровь любой другой группы. Я знаю это, потому что мне уже рассказывали про группы крови на занятиях. А еще так написано в толстой книге. Пожалуй, я все сделала правильно. Только когда я по неосторожности вспоминаю брата, у меня начинает трястись коленка, правая. Уж наверняка Йонатан перепугается без меня.
Соберись, Ханна. Ты ведь уже большая девочка.
Нет, сегодня я маленькая и глупая. Мне холодно, а еще здесь слишком светло, и что-то пищит. Я спрашиваю, откуда этот писк, и один из людей в оранжевой куртке отвечает:
– Это сердце твоей мамы.
Оно еще никогда так не пищало, сердце моей мамы.
Соберись, Ханна.
Машину трясет, и я закрываю глаза. Мамино сердце пищит.
Она тогда закричала, а потом был удар. Если мамино сердце перестанет пищать, это будет последнее, что я услышала от нее, – крик и удар. И она даже не пожелает мне доброй ночи.
Машина клюет носом и замирает.
– Приехали, – говорит мужчина. Он имеет в виду, приехали в больницу.
Больница – это такое здание, где оказывают медицинскую помощь больным или пострадавшим.
Мужчина говорит мне:
– Ну, давай скорее.
Ноги идут как будто сами собой, и так быстро, что я не успеваю даже считать шаги. Санитары толкают грохочущие носилки через стеклянные двери, над которыми ярко подсвеченная надпись гласит: «Реанимация» – и дальше, по длинному коридору. Я поспеваю за ними. Как по команде со всех сторон сбегаются помощники, наперебой звучат возбужденные голоса. В конце длинного коридора мы подходим к еще одной двери.
– Дальше тебе нельзя, – сообщает тучный мужчина в зеленом халате и отпихивает меня в сторону. – Мы пришлем кого-нибудь, чтобы за тобой присмотрели. – Указывает пальцем на ряд стульев вдоль стены. – Посиди пока там.
Я пытаюсь сказать что-нибудь, но слова не идут на ум, да и мужчина уже развернулся, чтобы следом за остальными скрыться за дверью. Я пересчитываю стулья у стены – семь. Он не сказал, на какой из стульев следует сесть, этот толстый санитар в зеленом халате. Сама того не сознавая, я начинаю обгрызать ноготь на большом пальце. Соберись, Ханна. Ты ведь уже большая девочка.
Я сижу, подтянув колени, на среднем стуле и подбираю с подола хвоинки и чешуйки сосновой коры. Этим вечером я здорово перепачкалась. Снова вспоминаю про Йонатана. Несчастного, маленького Йонатана, который остался дома и вынужден наводить порядок. Я представляю, как он плачет, потому что не знает, как отчистить пятна с ковра. Могу поспорить, что в кладовой у нас есть нужное средство, только папа запер дверь на два замка. Мера предосторожности – у нас их в избытке. Во всем нужно соблюдать осторожность.
– Привет! – женский голос.
Вскакиваю со стула.
– Я сестра Рут. – Женщина улыбается и берет меня за руку, чтобы ее пожать.
Отвечаю, что меня зовут Ханна, и для верности повторяю имя по буквам. Сестра Рут все еще улыбается.
– Понятно.
Сестра Рут старше мамы, у нее уже седина в волосах, и она толстовата. Поверх ярко-желтого халата на ней вязаная кофта, довольно теплая на вид, и к отвороту приколот значок с мордочкой панды. Be happy, – написано на значке. Это значит «Будь счастлив» по-английски. У меня вздрагивают уголки губ.
– Милая, да на тебе и ботинок-то нет, – замечает сестра Рут, и я шевелю большим пальцем сквозь дырку в колготках.
Как-то, в один из хороших своих дней, мама уже штопала это место. Она бы, конечно, отругала меня, если б узнала, что я снова порвала колготки.
Сестра Рут достает платок из кармана, потому как думает, что я плачу. Из-за порванных колготок или из-за мамы. Я не говорю ей, что на самом деле меня слепят яркие лампы, а отвечаю:
– Спасибо, вы очень внимательны.
Всегда нужно быть вежливым, говорить «пожалуйста» и «спасибо». Мы с Йонатаном всегда говорим «спасибо», когда мама дает нам батончики,