иду к тому колодцу, что на общественном лугу. Когда я прохожу мимо фермы Мэтта Тейлора, то чуть не налетаю на тропинке на одну из его овец. Пустое ведерко больно ударяет меня по ноге. Овца испуганно блеет, словно уже догадалась, что я думаю о том, каким на вкус будет жаркое из ее мяса. В общем-то, мысли у меня ничуть не лучше, чем у моего братца.
Чуть дальше слышится громкое ржание лошади, похоже, необъезженной. Лошадь носится как бешеная, с таким криком и топотом, что я, поставив ведро на землю, осторожно раздвигаю колючие ветки зеленой изгороди, хотя шипы царапают мне кожу и цепляются за волосы, и вдруг слышу чей-то негромкий голос. Голос явно кого-то успокаивает, утешает, и я невольно начинаю пробираться сквозь изгородь и иду на этот голос, доносящийся вроде бы с соседнего поля, но толком пока ничего разглядеть не могу – меня слепит внезапно пробившийся сквозь облака поток солнечного света, плотный, как сливочное масло. Я и сама не знаю, почему мне так хочется узнать, кому принадлежит этот голос, но повернуть назад уже не могу, хотя в ушах у меня отчетливо звучат мамины предостережения. Она всегда просит нас держаться подальше от деревенских. Мало ли что они могут о нас подумать. Еще вздумают отказаться от маминых услуг и найдут себе другую знахарку.
Кобыла черна как ночь. Шерсть блестит, уши прижаты, глаза вытаращены. Взвизгивая и брыкаясь, она нарезает круги по полю. Явно бесится. И злющая. Такой нрав можно исправить только с помощью маминого мастерства, сняв с кобылы порчу. А без этого к такой зверюге никому в здравом уме и приближаться не стоит.
Однако сын Мэтта Тейлора стоит от нее не более чем в двух шагах, глаз с нее не сводит да еще и руку к ней протянул. Он выглядит совсем взрослым и, похоже, стал гораздо выше ростом, чем мне помнится. Такой высокий стройный парень. Ни он, ни кобыла меня не замечают.
Вообще-то я его неплохо знаю и не раз слышала, как о нем говорят, будто он больно застенчив. Вот уж никогда бы не подумала, что у него хватит смелости объезжать такую норовистую кобылу.
А он ее, похоже, одним взглядом успокаивает. В нем чувствуется некая спокойная сила, даже заторможенность, и это зачаровывает. У меня и то сердце стало медленнее биться, пока я на него смотрела.
Кобыла нервничает; она готова в любой момент взбрыкнуть, ударить его копытом и убежать. Однако он продолжает потихоньку к ней приближаться. Она заворожена его взглядом, глаз отвести не может. Как и я, между прочим. Тонкие волоски у него на руках, протянутых к ней, кажутся белесыми, как плавник. Кобыла скалится, жует узду, облизывается, потом опускает голову, и фермерский сынок вдруг поворачивается к ней спиной и идет прочь. Я совершенно уверена, что сейчас она на него бросится, однако она покорно следует за ним, по-прежнему опустив голову. Теперь она совершенно спокойна.
А он гладит ее по лбу, что-то ей шепчет, прижимаясь к ней лицом. Она стоит и слушает, тихая, как ручной котенок.
Я, как и эта кобыла, тоже нахожусь под воздействием его чар и совершенно забыла, что я из проклятой семьи и живу на чумном холме, что одни над нашей семьей