и прекратить работу. Песком, отброшенным пулей, больно ожгло щеку.
«Осторожно, – сказал сам себе Григорий, – его немецкая обстоятельность поставлена на карту, учти!»
Он перевернулся на спину. Матушка моя! Какое высокое небо! И какое оно чистое и голубое! Огромный извечный мир и он, Григорий, – маленькая частичка этого мира. И до чего же маленькая! Прямо крошка! А тишина. Какая тишина! До звона в ушах. Да есть ли на свете еще что-нибудь, кроме него и этого неба? Грибач? Лешка? И неужели есть этот притаившийся снайпер? Как все отодвинулось, ушло куда-то в прошлое ли, в будущее ли – черт его знает куда. И неужели это действительно он, Григорий, лежит здесь один на один с этой огромной, раздувшейся от жертв войной? Такой же равнодушной к нему, как это сверкающее небо. Жгучее тоскливое желание поскорее выбраться отсюда овладело всем его существом. Встать во весь рост! Вздохнуть облегченно и полной грудью освежающий ветерок конца всему этому!.. Но постой. Когда-то он уже испытывал что-то похожее на это. В шахте. В низкой, сантиметров тридцати, лаве угольного пласта. Всем телом ощущал неодолимую тяжесть нависшей над ним громады, когда поворачивался и лежал вот так, лицом кверху. Тогда тоже все подавляло тоскливое сознание одиночества и невозможности встать и выбраться поскорее вон из этого мешка – к людям, к солнцу, к воздуху, к жизни.
– Григорий, что с тобой?..
Это Лешка. Надо копать.
Рубашка на одном плече порвалась, саднила стертая о песок кожа. Особенно сейчас, после передышки.
Наверное, пройдена уже добрая часть пути. Онемевшие руки потеряли гибкость и силу. Ничего. Зато Грибач будет спасен. Проклятый фриц останется с носом.
Грибач. Григорий и не знал его как следует. Молчаливый, средних лет украинец. Очень хозяйственный: нитки, иголки, пуговицы, нож, кружка, ложка – все это у него всегда было. И если хорошо попросить – давал. Песни любил слушать, особенно напевные украинские. Иногда подпевал – тихонько, чтобы не помешать спевшемуся хору. Видел Григорий и семейную фотографию
Грибачей. В центре – он сам, положив кистистые руки на раздвинутые колени. Круглыми глазами глядит в фотоаппарат. Рядом жинка и трое детей. У всех круглые глаза, все упорно, без мысли смотрят в объектив. Обычный семейный снимок деревенской редко фотографировавшейся семьи. Грибач! Простой колхозник. А, спасая его, уже погибли двое – Иркутов и Петя Чудинов. Молодые, полные сил парни, у которых не было даже своих семейных фотографий. Теперь вот он ползет – Григорий. У него тоже нет семьи. Но есть девушка…
Выстрела он не услышал, пули тоже. Пулю слышишь ту, которая летит мимо. Григорий почувствовал удар. Тупой толчок в бедро. Он даже не понял ничего сначала. И только когда нога одеревенела и стала мокрой, он осознал, что ранен. Он не испугался. Даже как будто почувствовал облегчение. Как будто нашел решение давно мучившей задачи. Потом пришла мысль: «Что же дальше?» От бедра расползалась боль. По всему телу. Он попробовал шевельнуть ногой. Боль тисками сжала сердце, из пересохшего горла вытолкала