непрерывно заседавшей в комиссиях по проведению новых границ, хотя с учетом интенсивности венгерско-японских контактов того времени рассчитывать на крупные открытия не приходится. Сфера венгерско-советских отношений постепенно завоевывает внимание историков (прежде всего, я имею в виду статьи и книги Аттилы Колонтари и Аттилы Шереша)[33], но политику Коминтерна в отношении заграничных венгерских коммунистических движений еще только предстоит описать. Это же утверждение справедливо для позиции Москвы по установившемуся в 1920 г. положению в Дунайском бассейне. Внимания заслуживают и венгерско-американские отношения и представления США о мироустройстве.
2) Хотя до сих пор при отсутствии источников принимается на веру, что Венгерская советская республика в течение четырех месяцев существования не предпринимала серьезных попыток заключения мира, трудно себе представить, что правительство Белы Куна (и формально Шандора Гарбаи), считавшее одной из важнейших задач легитимацию собственной власти и получение необходимого для этих целей международного признания, не готовилось к мирным переговорам, которые могли означать прямое признание их власти.
3) Многое еще можно уточнить в истории событий, непосредственно предшествовавших подписанию мирного договора: с одной стороны, М. Ормош, М. Адам, И. Ромшич и ряд авторитетных зарубежных ученых[34] давно изучили и описали ход венгерско-французских переговоров весной 1920 г.; с другой – мы точно не знаем, почему позиция британцев и итальянцев, становившихся в ответ на меморандумы и лоббистские усилия венгерской делегации лишь непримиримее, неожиданно смягчилась в начале лета 1920 г. Несколько лет назад я высказал предположение, что на конференции в Сан-Ремо в апреле 1920 г. в обмен на уступки на Ближнем Востоке (прежде всего, нефтяные месторождения в Мосуле) британская делегация изменила тон и более не форсировала вопрос о Чаллокёзе и части Парциума. С тех пор мою точку зрения поддержали многие авторитетные историки, что лестно, но помимо косвенных доказательств – и тут место для самокритики – не было предъявлено ни единого однозначно трактуемого документа и, скорее всего, к сожалению, не будет. В особенности, если пресловутое изменение позиции произошло во время прогулки по морскому побережью или на приеме за бокалом виски, о чем – увы! – редко остаются письменные следы.
4) Нельзя забывать об изучении такого аспекта, как социальная и интеллектуальная история беженцев. С 1918 по 1924 г. более 400 тыс. чел. покинули отторгнутые территории, но в распоряжении историков есть только одна работа, изданная более четверти века назад в США[35]. Появилось несколько интересных узкоспециальных исследований об интеграции беженцев, но мы мало знаем об их общественном весе, политическом выборе, самоорганизации, ритуалах коммеморации, избираемых ими стратегиях или возможном возвращении[36].
5) К проблематике Трианона тесно примыкает история национальных