по соседству с Чудовым и Вознесенским монастырями.
Молодая весенняя листва, клейкие листочки лип и кленов, нежные бархатистые – белостволых берез и вяжущие – черемухи успели покрыть густыми шапками высокие и могучие деревья сада.
Там, где два старика-дуба протягивали друг другу свои мощные ветви-руки, висела широкая доска качелей. Целая толпа сенных девушек с веселым шушуканьем и смехом теснилась вокруг нее. На утлой доске, по обе стороны дородной мамы-пестуньи, сидели двое хорошеньких и румяных детей: восьмилетняя девочка, русокудрая, голубоглазая, в атласном, богато расшитом по голубому полю шелками и жемчугом летнике, и пятилетний мальчик, кудрявый, темноглазый, с необычайно кроткой и ясной улыбкой пригожего детского личика, в нарядном, отделанном бурмицкими зернами по вороту и запястьям кафтане, однорядке, в щегольских сафьяновых сапожках и в богатой шапке поверх мягких темно-русых кудрей. Две девушки, одна рослая, статная шестнадцатилетняя красавица, отдаленно похожая чертами лица на детей, в дорогом летнике пунцового шелка, в легкой, подбитой тафтой душегрее, накинутой на плечи, и в низанном камнями девичьем венце с пестрыми лентами, спускавшимися чуть ли не до пят, наравне с тяжелой русой толстой косой, стояла на одном конце качелей, другая, судя по скромной одежде – сенная девушка, – на другом.
Москва, Кремль, Чудов монастырь открытка начала XX века
С веселым смехом они раскачивали доску, то и дело поддавая ее к немалому страху и смятению дородной мамушки.
– Ай! Побойся ты Бога, боярышня Настасья Никитична, – взвывала от страха несчастная мамушка, – уморишь, как есть уморишь и боярчат-племяшей своих, да и меня, холопку верную… Ой, буде! Богом тебя молю, боярышня! Ой, помру. Ей-ей, помру! Остановись, Христа ради, боярышня!
– Ха! ха! ха! – залилась на это звонким смехом проказница Настасья Никитична, а за ней и Таня с Мишей (так звали сидевших подле мамы детей). – И не стыдно тебе бояться, мамушка? Качель не струг на озере, не потонешь, небось!
– И то не потонешь, госпожа мамушка! – тихонько поддакнули сенные девушки, боясь, однако, громко смеяться над нянькой-кормилицей маленьких боярчат, главной холопкой боярского женского терема.
– Не потонем, конечно, а зашибиться все ж могут Танюша с Мишенькой… Да буде же, буде, боярышня! Того и гляди, перевернется доска. Какой ответ тогда давать мне боярину Феодору Никитичу да боярыне Ксении Ивановне? – не унималась толстая мама, прижимая к себе обоих детей.
– Ай да Кондратьевна! Небось, за боярчика своего да за боярышню дрожмя дрожишь, а обо мне, горемычной, и не кручинишься! А подикась и я, небось, не из воска ярого слеплена: упаду, зашибусь вас всех не менее! – смеялась Настасья Никитична к немалой потехе обоих деток, бесстрашно поглядывавших из-под рук мамушки на быстрые взмахи качельной доски. Малютка Миша так и заливался серебристым смехом, вторя своей голосистой молоденькой тетке и сестре.
– Ну, буде! Полдничать скоро позовут, – решительно заявила Настя и, взметнувшись еще раз под самый шатер высоких дубов, ловко спрыгнула наземь, сильной девичьей рукою удерживая качель. Потом неожиданно подбежала ко все еще не успокоившейся мамушке, выхватила у нее обоих детей и с тем же веселым, заливчатым смехом, ухватив их за руки, стрелой помчалась с ними наперерез зеленой садовой лужайке.
– Лови нас, мамушка! – звонко крикнула она, задыхаясь от смеха.
– Ишь, затейница! Ишь, проказница! – забубнила дородная мама, семеня за убегавшими своей утиной походкой вперевалочку, в то время как сенные девушки тихонько фыркали, закрываясь узорчатыми рукавами рубах.
Они бы и сами с наслаждением порезвились и потешились по примеру их общей любимицы, боярышни Настасьи Никитичны, да строгие глаза мамы, не дававшей поблажки никому из меньшей холопской братии, невольно приковывали их к месту.
Поневоле приходилось сдерживать себя и чинно выступать по тропинке, завистливо поглядывая вслед убегавшим.
Вот они завернули за группу деревьев, вот мелькнул яркий летник боярышни, вот взметнулись пестрые ленты ее девичьего венца, и молоденькая проказница вместе с малютками-племянниками скрылась мгновенно за смородинными и малинными кустами, разросшимися целым лесом в дальнем конце огромного Романовского сада.
– Ау! Ау! Ищите нас! – послышались оттуда звонкие голоса Настасьи Никитичны, Тани и Миши.
И веселый серебристый смех зазвенел оттуда…
– Ах, как тут хорошо на воле, в этом зеленом уголку!
С тем же веселым смехом Настя бросилась на молодую весеннюю травку, увлекая за собой детей.
Солнце горячими полуденными лучами проникало в это тихое царство зелени развесистых пышных ветвей. Кузнечики весело трещали в свежей мураве. Пестрые бабочки порхали над белыми нежными подснежниками, мелькавшими здесь и там своими скромными глазками. А над высоким частоколом виднелись золотые маковки ближнего Чудова монастыря.
Настя замерла на месте, снедаемая любопытством
– Ай