м дракам, проплыла трезвая мысль. Конец этому нелепому маханию топорами, мечами, при котором и он вынужденно – не стоять же в стороне! – глупо и дико для мыслителя бил посохом мудреца по головам тех людей, вся вина которых только в том, что чего-то не знают, недопонимают, не умеют добыть на пропитание другим путем, кроме как выскакивать из кустов с диким воплем: «Калита аль живот!»
И все-таки ноги с каждым шагом становятся тяжелее. Наконец он едва отрывал подошвы от земли, а в спине появилось ощущение, что кто-то водит между лопатками обнаженным лезвием.
Зябко передернул плечами, заставил себя двигаться, но теперь остро почувствовал, что на нем ничего, кроме распахнутой на груди волчовки, портков из грубо выделанной кожи и стоптанных сапог. Ни лат, ни кольчуги, ни доспехов, что защитили бы от стрелы, метко брошенного дротика или швыряльного ножа…
Чувство нацеленного в спину острия копья стало вдруг таким сильным, что невольно метнулся в сторону, обернулся, чувствуя, как бешено колотится о ребра насмерть перепуганное сердце.
Сиплое дыхание заглушало все звуки, даже в сотне шагов в кустах совершенно бесшумно проломился толстый кабан, посмотрел маленькими злобными глазками, попятился и пропал в чаще.
На дороге позади пусто. Справа и слева – тоже. Высоко в синеве неба удалось различить жаворонка. Стук сердца и хрип в груди заглушают его верещание, но и с небес вроде бы ничего не грозит…
Так откуда же?
– Черт бы меня побрал, – сказал он вслух. Во рту стало горько, словно пожевал полыни. – Это же просто… трусость. Признайся, здесь нет никого, никто не услышит!.. Ты трусил даже с Мраком и Таргитаем, так каково же сейчас, когда один и голый? Без длинной секиры Мрака, без меча отважного до дурости Таргитая?
Он с усилием заставил себя сделать шаг. Ноги тряслись, а лопатки пытались сомкнуться, чувствуя холод острого железа.
Дорога пошла вниз, слева тянулся каменный гребень, мельчал, истончаясь, как хвост огромной ящерицы. За шипастым каменным гребнем открылась широкая долина, а в ней привольно раскинулся город. Хотя домам не тесно, но и за городской стеной уже белеют хатки с оранжевыми соломенными крышами, сараи, амбары, и во всем чувствуется, что враг давно не появлялся в этих краях, народ отвык со всем добром прятаться за городские стены.
Солнце еще висело над крышами. Только что добыли Перо, но сейчас это в таком далеком прошлом, словно минуло десяток лет. Может быть, потому, что это для Мрака подвиги, а для него только досадные помехи на пути к заветной пещере, где он забьется в угол и будет постигать-постигать-постигать великую премудрость чародейства?
На город он смотрел долго и жадно. А когда на полнеба заполыхал кровавый закат, повернулся и потащился в глубь леса. Чащу чувствовал всем нутром лесного человека, который не только родился и прожил всю жизнь в самом дремучем лесу, но и его отцы-прадеды жили там тысячи и тысячи лет, сроднились с деревьями, срослись, привыкли только в чаще искать убежище и безопасность.
С этого дня он поселился в лесу. Жил сперва как зверь: разве что убивал не клыками, а камнями и палками, спал либо под деревом, либо на самом дереве.
Пояс ослабел, пришлось проткнуть еще три дырки, потом настали холода, он однажды проснулся, наполовину засыпанный снегом. Едва поднялся, дрожь сотрясала так, что кости стучали, как в тонком мешке, и грозили выскочить наружу. Правда, снег вскоре растаял, но Олег впервые заметил, что листья не только пожелтели, но шуршат не на ветках, а под ногами.
Холод донимал сильнее дождя или голода, на которые не обращал внимания вовсе. А главное, сбивал с мыслей, заставлял отвлекаться, и он, все еще весь в том, запредельном мире, построил землянку. Ну, не совсем построил, а просто выгнал медведя из берлоги, накрыл упавшими деревьями и жердями. Там хватало тепла, костер разводил часто, угли от вчерашнего редко доживали до утра.
Когда совсем похолодало, в груди внезапно кольнуло. Он удивился смутно, никогда ничего не болело, а сейчас острая боль потерзала и сменилась тревожным нытьем, гадким предчувствием беды. В мире совершалось страшное и неразумное, он все никак не мог ощутить, пока перед глазами не встало в кровавом тумане оскаленное лицо лохматого человека, вздувшиеся от жуткого беззвучного крика жилы на лбу и висках, обезумевшие от боли глаза…
Он вздрогнул так, что от резкого движения заныли суставы, едва удержавшись на месте. Его подбросило, а пока метался по пещере, губы сами шептали заклятия, а пальцы вязали из воздуха незримые петли, способные удавить медведя и удержать падающую скалу.
Лесные звери в страхе забились в норы, когда на месте медвежьего логова взвился мощный вихрь, разбросал бревна и землю. Деревья зашумели, одна вершинка с треском отломилась, ее завертело в смерче, затем медленно падала вниз, а сгусток ветра унесся в сторону востока.
Далеко внизу багряный массив осеннего леса начал прорываться пятнами открытого пространства, пятна ширились, сливались, потом уже красно-желтый лес виднелся островками, наконец на виднокрае встал блистающий город.
Чувствуя, как раскаляется вихрь, он бросил его круто вниз, там