равую руку к сердцу, показывая тем самым, что воля старшего брата-государя для них незыблемый закон совести.
– Да будет тишина в великой Московской державе… – возгласил государь. – …И да высится рука православных христиан над неверными…
Отпустив митрополита и братьев с прочими, Василий задержал подле себя только бояр из узкого круга опекунского совета. Долго молчал, собираясь с мыслями и крепчая духом, потом возвысил голос:
– Служите сыну моему Ивану, природному государю, как вы мне служили… Блюдите крепко – пусть царствует сын Иван над русской землей, да будет в его царстве правда… Не оставьте, бояре, моих соратников Бельских… Не оставьте князя Михаила Глинского, он мне самый ближний по родству с великой княгиней Еленой… Стойте все заедино, как братья, ревностные ко благу отечества…
Василий нашел взглядом Бельских и обратился к ним:
– А вы любезные соратники, усердствуйте вашему юному государю Ивану в правлении, и в войнах, и в мирских делах…
Бельские поклонились, но ничего в ответ не сказали. Тогда Василий устремил взгляд на Глинского и торжественно возгласил:
– А ты, князь Михаил, за моего сына-наследника Ивана и за жену мою, великую княгиню Елену должен охотно пролить всю кровь свою и даже в случае необходимости дать тело свое на раздробление…
Князь Глинский порывисто сделал шаг вперед и пообещал с присущей ему пылкостью и самозабвенностью излишней:
– И кровь пролью охотно и тело свое дам на раздробление ради природного государя Ивана Васильевича, первенца твоего!
– Верю, верю… Хватит… А теперь бояре оставьте меня с немногими советниками… – слабо отозвался государь, откинувшись после речи на подушки.
Отпустив всех бояр, оставив при себе «немногих – Захарьина, Глинского и Шигону, Василий дал им последние наставления насчет супруги Елены. Как ей без него, государя и мужа быть, и как к ней боярам ходить! Василий предусмотрел даже процедуру сношений между боярской Думой и вдовствующей великой княгиней – все под надзором опекунского совета, точнее ведущей тройки «немногих». Объяснение с супругой и детьми – чтобы те не напугались за несколько раз общения – Василий откладывал до самой последней минуты, причем свидание должно быть только один раз, единственным и последним. «В последний раз, если чем и напугаю, то уже не буду совестью мучиться, раз дано скоро отмучиться» – так решил в своих думах государь, изнемогая телом и духом все более и более.
Призвав к себе только Глинского и Захарьина, нескольких ближних детей боярских и двух врачей Николая и Феофила, отвратно чувствовавший себя Василий потребовал, чтобы ему дали каких-либо специальных лекарств с морфием и впустили в рану чего-нибудь крепкого и успокаивающего, ибо она под конец еще сильней гнила и смердела.
– Можно ли исцелить меня уже в таком виде? – спросил он у врача Николая. – Можно ли надеяться на силу лекарств?
– Государь, лекарства ты уже испробовал… – ответил врач, посмотрев в сторону Глинского и Захарьина. – Даже тогда, когда я не рекомендовал их принимать…
Глинский и Захарьин покраснели и хотели что-то возразить, но Василий жестом прервал их готовые пролиться речи.
– Дайте высказаться врачу Николаю, который знает обо мне все – далеко или близко я от Бога в своем плачевном состоянии.
Врач опустил глаза и тихо ответил:
– Государь я всегда знал о твоей большой милости ко мне… И сейчас знаю… Для меня особо важно, что ты мне полностью доверял и доверяешь поныне… Я догадался о том, что ты принимал лекарства втайне от меня… – Булев задержал недовольный взгляд на Глинском, Захарьине, но сдержался от обвинений, которые клокотали у него в горле. – Лекарства те не помогли… И новые, боюсь, уже не помогут… Был один, всего один малейший шанс, довериться одним… Сам знаешь кому, государь, слушая подсказку неба… – Николай посмотрел с преданностью невыносимой на Василия, и тот понимающе кивнул головой. И врач произнес с огромным душевным надрывом. – …Но сейчас уже не подсказки неба надо внимать, а гласу Господа… Если бы от меня, врача твоего, что-то зависело, если бы что-либо было возможно, я бы искалечил свое собственное тело, чтобы помочь тебе, государь… Но я не знаю никаких лекарств для тебя, кроме Господней помощи!
– Погоди, Николай, нельзя так… – обратился к врачу с белым, как полотно, лицом Глинский. – Подожди, ведь еще что-то можно сделать…
– Ну, нельзя же отказывать в последней просьбе государю… – вторил Захарьин. – …Может обождавши денек, когда тебе немного полегчает, пустить бы в рану чего крепкого, меда стоялого, водки… Может, то успокоит, а то и оживит…
Николай с еле сдерживаемой яростью поглядел сначала на Глинского, потом на Захарьина и сказал:
– Если не помогли, а скорее навредили ваши тайные лекарства в Волоке, зачем вы требуете нового вреда… – И со слезами на глазах обратился к Василию. – …Государь, прости меня, грешного и слабого… Не умею я воскрешать из мертвых – я не Господь Бог…
Глинский и Захарьин снова что-то хотели сказать резкое, оправдываясь