овесть у него кристально чиста. Столь блестящий ум позволил ему избежать практически неизбежных ошибок повседневной жизни: он ни разу не женился, никогда не пытался занять выборную должность и не имел друга, которому бы доверял, как самому себе.
И сейчас, находясь в своем тщательно охраняемом поместье, расположенном всего в десяти милях от Белого дома, Оливер Олифант, самый богатый человек Америки и, возможно, самый влиятельный гражданин этой страны, ожидал прибытия своего крестника Кристиана Кли, генерального прокурора Соединенных Штатов.
Обаяние Олифанта не уступало уму: на этих двух китах и покоилось его могущество. Совета этого столетнего старика искали многие сильные мира сего. За уникальные аналитические способности его прозвали Оракулом.
Будучи советником президентов, Оракул предсказывал экономические кризисы, катастрофы на Уолл-стрит, падение доллара, бегство иностранных капиталов, фантастические пируэты цен на нефть. Он предсказывал политические шаги Советского Союза, внезапные объятия соперников из Демократической и Республиканской партий. А ко всему прочему состояние его превысило десять миллиардов долларов. Естественно, советы такого богатого человека ценились, даже если он и ошибался. Но такое случалось крайне редко.
И теперь, на Страстную пятницу, Оракул волновался только об одном: праздновании своего сотого дня рождения. Гостей собирали в первый день Пасхи в Розовом саду Белого дома, хозяином выступал не кто иной, как президент Соединенных Штатов Френсис Завьер Кеннеди.
Оракулу льстило такое внимание. Ему предоставлялась возможность еще раз напомнить миру о своем существовании. Но к радости примешивалась грусть: он понимал, что вечеринка эта станет его последним выходом на сцену.
В Риме на Страстную пятницу семеро террористов заканчивали последние приготовления к покушению на папу, главу Римской католической церкви. Эти четверо мужчин и три женщины верили, что они – освободители человечества. Они называли себя Христами Насилия.
Возглавлял группу молодой итальянец, в совершенстве овладевший техникой и тактикой террористических операций. Для этой он выбрал себе кодовое имя Ромео, выказав тем самым ироничность своей натуры и сентиментальный аспект любви к человечеству.
Вечером Страстной пятницы Ромео отдыхал на конспиративной квартире, предоставленной Интернациональной сотней. Лежа на смятых простынях, выпачканных сигаретным пеплом и пропахших потом, он читал карманное издание «Братьев Карамазовых». Мышцы ног сводило от напряжения, может, даже страха, но значения это не имело. Пройдет, как проходило всегда. Но эта операция очень уж отличалась от прежних не только сложностью, но и опасностями, грозящими телу и душе. В этой операции ему предстояло стать истинным Христом Насилия, и иезуитский подтекст, скрытый в этом имени, всегда вызывал у него смех.
Ромео, урожденный Армандо Джинджи, происходил из богатой, знатной семьи, которая обеспечила ему счастливое детство, роскошное существование, религиозное воспитание и блестящее образование. Совокупность всех этих плюсов столь оскорбила его врожденный аскетизм, что в шестнадцать лет он отринул и мирские радости, и католическую церковь. И теперь, в двадцать три года, убийство папы представлялось ему апогеем его бунтарства. И тем не менее задание это вызывало у Ромео суеверный страх. Ребенком он прошел обряд святой конфирмации, который проводил один из кардиналов с красной шапочкой на макушке. Эта зловещая шапочка, окрашенная в цвета адского огня, навсегда впечаталась в его память.
И вот, поддерживаемый богом во всех начинаниях, Ромео готовился совершить преступление столь ужасное, что миллионы людей будут проклинать его имя, настоящее имя, ибо в соответствии с намеченным планом ему предстояло попасть в руки правосудия. Но со временем он, Ромео, будет объявлен героем, который помог изменить нынешние жестокие порядки, сбросить оковы, пригибающие человечество к земле. Преступное в одном столетии становилось святым в следующем. И наоборот, с улыбкой подумал он. Первый папа, взявший имя Иннокентий[1] много сотен лет тому назад, издал буллу, узаконившую пытки, и был объявлен святым за то, что силой устанавливал истинную веру и спасал души еретиков.
Ромео с иронией думал о том, что церковь канонизирует папу, которого он собирался убить. Он создаст нового святого. И как он ненавидел их, всех этих римских пап: Иннокентия IV, Пия, Бенедикта… Они так старались очистить мир от грехов, накапливая богатства, подавляя настоящую веру, в основе которой лежала свобода человека, эти напыщенные колдуны, калечащие человечество своей магией невежества, извращающие истину.
Он, Ромео, один из Первой сотни Христов Насилия, поможет стереть с лица земли эту отвратительную магию. Первая сотня, которую только невежды могли называть террористами, действовала в Японии, Германии, Италии, Испании и даже в славящейся тюльпанами Голландии. Но не в Америке. Этот бастион демократии, место рождения свободы, мог дать миру только интеллектуальных революционеров, которые падали в обморок при виде крови; которые взрывали бомбы только в опустевших домах, предупредив людей о том, что их надо покинуть; которые полагали, что