и в кузове перестало сильно трясти. Теперь он мог не ерзать из угла в угол по прицепу, а сидеть в одном месте, обняв вещмешок с остатками еды.
Он сознавал, что едет обратно в часть, что месячная тренировка на выживание закончилась, но никак не мог себя заставить выбросить даже вымокший и негодный хлеб, выловленный в реке, и сложенные в полиэтиленовый пакет малосольные огурчики, выпавшие из разбившейся трехлитровой банки, – запасы местных жителей, дарованные оборванным и изголодавшимся солдатам. Иного транспорта, кроме как трактора, ему предложить не смогли.
Убедившись, что весь взвод, что называется, канул в реку и больше никогда к нему не вернется, Холодец, переночевав под открытым небом, не стал дожидаться, пока за ним пришлют хоть кого-то, и самостоятельно начал пробираться обратно к части. А путь был неблизкий – несколько сотен километров.
Холодец был зол, но не мог рассчитывать на то, что ему придется высказать свое неудовольствие командиру батальона. В таких случаях со Стойлохряковым лучше не связываться – он отрицательных высказываний в свой адрес от подчиненных не воспринимает и все попытки сделать из него виноватого подавляет очень жестоко, лишая, к примеру, каких-нибудь надбавок за месяц. У него это просто: в один день с тобой водку пьет, на следующий – щучит тебя до посинения. И то и другое доставляет ему превеликое удовольствие. Служба...
Взвод РХБЗ спал после завтрака. Подполковник разрешил не заниматься первую половину дня строевой подготовкой и позволил прибывшим вчера издолбанным химикам перевести дух. В армии такое случается нечасто – никого не волнует, откуда там тебя привезли, – распорядок есть распорядок. Но бывают исключения. Военные иногда тоже люди.
К обеду отдельный взвод химзащиты начал почесываться и вскоре кое-кто выполз в туалет. После месяца в лесу сон на кровати казался чем-то волшебным и воспринимался ни больше ни меньше как дар богов. Удобная штука-то, оказывается, коечка. Когда под головой пусть у тебя и не пуховая подушка, а набитая ватой, и не перина, а жесткий матрац, так все равно после прозябания на земельке ощущаешь себя королем.
Рядовой Резинкин Витя, на гражданке – автослесарь, здесь целый автомеханик, приоткрыл один глаз и посмотрел на сослуживцев. Все спали, хотя день был в самом разгаре, и народ в части наверняка сейчас или служил, или работал, а им выпала лафа – быть освобожденными от всех нарядов и до обеда пробарствовать.
Единственный открытый глаз рядового повернулся на изменение игры света и тени и узрел в дверях появившегося полуголого Петро Забейко в тапочках. Резинкин открыл и второй глаз и подумал, что сейчас дембель рявкнет и заставит весь взвод подняться. И он не ошибся.
На территорию части через КПП въехал минивен «Фольксваген», а за ним следом – красная «Ауди-100». Две машины проехали по небольшой аллейке мимо плаца и остановились перед штабом отдельного батальона. Подполковник Стойлохряков знал о прибытии гостей и успел нацепить на себя парадку, и выглядел достаточно представительно. Он даже умудрился найти такой ремень, которым удавалось затянуть пузо до минимально возможных размеров, и теперь оно выпирало вперед не так сильно – можно было разговаривать с человеком на расстоянии вытянутой руки и при этом не касаться его собственным пупом.
Он увидел из окна, как подъезжали машины, и, не дожидаясь, пока они остановятся, стал спускаться со второго этажа вниз. Когда подполковник оказался на крыльце, все двери минивена открылись почти одновременно, и из них вышли три молодые женщины – кто в брюках, кто в джинсах, – а также еще и два мужика, оба лысые, в серых костюмчиках, несмотря на ожидающуюся жару. У одного – «дипломат», у другого – кожаная сумка. Из «Ауди» тоже показался мужик, но в отличие от этих, в сереньких костюмчиках, он был одет в голубую рубашку с коротким рукавом и белые джинсы.
Стойлохряков поклонился дамам, пожал руки всем мужикам и пригласил подняться к себе наверх.
Не успели гости расположиться в его кабинете, как вошел дежурный по части с одним подносом, потом исчез и принес еще. Носили чай, к приготовлению которого Стойлохряков предъявлял высокие требования. Главное, чтобы напиток был хорошо заварен. В понятии Стойлохрякова хорошо заваренный чай – это тот, который темно-коричневый. И обязательно, чтобы все тарелки и чашки были хорошо вымыты. Фарфор обязан быть белым. Это на гражданке на нем могут быть пятна, а в армии пятна только на камуфляже. К чаю обязательно подавался лимон и сахар в двух вариантах: в виде песка и в виде правильных кусочков рафинада.
Комбат наблюдал за разбором чашек со своего рабочего места. Этим гражданам он не хотел казаться доступным и поэтому расположился в огромном кресле. Широко расставив руки, он упер их в крышку стола и, поглядывая на гостей, попросил всех представиться, назвать, кто какое издание представляет.
Журналисты. Три девчонки, все из Москвы, два сереньких лысеньких мужичка – самарские, а этот, прикативший самостоятельно на «Ауди», в голубенькой рубашке и белых джинсах, он не журналист, из округа приехал, скорее всего из контрразведки.
Подполковник знал, что в группе будет такой человек, и, когда ему высокий и плотный парень