й вагоны, набитые людьми, чемоданами, баулами и еще невесть каким добром!
Когда паровоз остановился, старчески отпыхиваясь, из вагонов на неширокий заасфальтированный перрон, запруженный встречающими, горохом из порванного куля посыпались люди – хмурые, с невыспавшимися лицами, с огромными котомками за плечами и баулами в руках – мешочники. В Москве уже вовсю неистовствовал голод, и только в провинциальных губернских и уездных городах еще можно было прикупить чего-нибудь съестного и как-то запастись крупой и мукой.
Губернская Казань городом являлась торговым, и хоть цены на продукты были вчетверо выше по сравнению с довоенными, а все ж ниже, чем в Москве. Вот и ехал сюда всякий разношерстный люд в надежде заняться коммерцией: купить здесь дешево, а в Москве продать дорого, а кто и просто прикупить продукты для себя и тотчас отправиться обратно; встречались и такие, кто хотел просто переждать в нем наступившие смутные времена. Ибо революции, перевороты и прочие катаклизмы как «сверху», так и «снизу» есть не что иное, как черная смута.
Очевидно, веская причина для приезда в Казань была и у человека, чуть старше средних лет в полувоенном застиранном френче. Серебряный налет седины на стриженых висках свидетельствовал не столько о его возрасте (хотя проступившая седина его больше молодила, чем старила), сколько о том, что человек этот пережил и повидал в жизни всякого, а цепкий взгляд серо-голубых глаз невольно наводил на мысль, что их обладатель наделен недюжинным умом и неудержимой энергией.
Человек во френче приехал в специальном купейном вагоне, на котором не висели гроздьями мешочники, а на крыше не кутались от ветра в драные шинели дезертиры с фронта с длиннющими цигарками в зубах. Вход в вагон строго охранялся часовыми при винтовках с примкнутыми штыками – поди, сунься – пристрелят не мешкая! Еще двое солдат дежурили в тамбуре, надменно наблюдая за сгружающимся людом. Вагон был специальный и предназначался для представителей «народной власти».
Переждав, пока толпа приезжих схлынет, человек, придерживаясь за поручни, медленно спустился по крутым вагонным ступеням. В руке он держал пузатый, изрядно затертый саквояж, похожий на докторский, а в одном из карманов добротного френча лежал мандат на имя Александра Аркадьевича Крутова, старшего инспектора Наркомата финансов. Мандат был подписан самим наркомом. Согласно выданной бумаге, товарищ Крутов направлялся в Казань с инспекторской визитацией финансовых учреждений города, а главное – Отделения Государственного банка, куда был эвакуирован две недели назад почти весь золотой запас Российской империи. Местным властям предписывалось владельцу документа оказывать всяческое и необходимое содействие. В действительности удостоверение было изготовлено знаменитым фальшивомонетчиком с Хитровки, причем настоль виртуозно, что печати даже у самого искушенного не вызывали никакого сомнения в их подлинности, а замысловатая подпись наркома выглядела правдоподобнее истинной.
Александр Аркадьевич оглядел перрон, ненадолго задержал взгляд на приземистом красном здании вокзала и обернулся, чтобы подать руку миловидной даме в строгом летнем дипломате и крохотной шляпке, чудом, казалось, державшейся на высокой прическе.
– Товарищ Крутов? – услышал он за спиной.
– Он самый, – охотно обернулся к говорившему Александр Аркадьевич, успев улыбнуться в ответ на тревожный взгляд своей спутницы.
Перед ним стоял худощавый молодой человек, не более тридцати лет, с проступающей щетиной на впалых щеках, точно в таком же френче и в черной фуражке, надвинутой едва ли не на самые глаза.
– Помощник губернского комиссара Михайловский, – представился говоривший, приложив узкую ладонь к блестящему козырьку. – Как доехали?
Короткого рукопожатия оказалось вполне достаточно, чтобы рассмотреть глаза Михайловского – настороженные и внимательные.
– Спасибо, вполне благополучно.
– А где ваш багаж? – поинтересовался помощник губернского комиссара, невольно посматривая по сторонам.
– Да вот он, – указав на саквояж, ответил Крутов. – Весь тут… Я, знаете, неприхотлив… Знакомьтесь, моя супруга Елизавета Петровна.
– Очень приятно, – сотворив некое подобие улыбки, сказал Михайловский, слегка пожимая теплую ладошку Лизы. – Пойдемте, нас ждет автомобиль.
Обойдя здание вокзала, они вышли на привокзальную площадь, мощенную темно-зеленым диабазом, где в стороне от извозчичьей биржи стояло большое черное авто с открытым верхом.
– Прошу вас, – сказал Михайловский, открывая перед Крутовым заднюю дверцу.
Александр Аркадьевич, пропустив вперед себя Елизавету, устроился и сам, плюхнувшись на горячее от июльского солнца сиденье. «Мерседес-Бенц» затарахтел и, выпустив темно-серое облачко дыма, плавно тронулся, выехал на Посадскую, держа направление к центру города.
– Куда вы нас определите? В «Европейскую»? – спросил Крутов, глядя по сторонам.
– Увы! К сожалению, сейчас «Европейская» на ремонте. Реконструируем из нее жилой дом для служащих наркоматов республики, – полуобернувшись, ответил Михайловский.
– А