ль в кольцо, локализовать и не дать разлиться по телу. Обязательно нужно было избежать вдоха. Немного воздуха – и слёзы хлынут сами собой. Долго продержаться не удалось. Вдох получился слишком жадным, в горле запершило от клубящейся над поляной пыли, и наружу хлынуло всё разом: кашель, слёзы и ребяческий полустон-полувой.
Поляна теперь походила на свалку: ошметки и обрывки, обломки вещей и предметов, в которых угадывались предназначения, отступившие в прошлое, размеренность, уют, покой. Руль и вилка от первого велосипеда, глобус без подставки, напоминавший сувенирный баскетбольный мяч, самодельный деревянный меч, как у Конана-варвара… вещи-вещи-вещи. В детстве предметы несут в себе так много… Японский цанговый карандаш, подаренный дедом, и с ним прозрачная погремушка футляра с запасными грифелями, которая тогда почему-то казалась ценнее, самого карандаша. Каждый обрывок, клочок бумаги здесь хранит чистый детский восторг. Никита оглядел всю поляну разом, не цепляясь за детали. Посреди ласковой невинности леса пестрая и унылая мешанина хлама и мусора походила на старика в лаптях, торгующего дровами на центральной площади мегаполиса. Эти груды вокруг ещё недавно были единым целым, олицетворявшим его жизнь. Теперь всё разрушено. И вид бугристой руины вводил его в оцепенение: двинуться, значит действовать, продолжать жить. А Никита не представлял, как теперь это можно.
Никита, шлёпая босыми ногами, пробежал в ванную; переминаясь и пританцовывая на ледяном кафеле быстро почистил зубы и бегом же вернулся в комнату и прыгнул под одеяло. Свежая постель тоже была холодной, но иначе, чем пол – нежной и заботливой прохладой. Но это ничего – скоро она нагреется и превратится спасительную капсулу посреди вселенской зимы; мёрзнуть будет только нос.
– Па, я готов!
Отец притворил за собой дверь, убив вертикаль яркого света из прихожей и неразборчивый хрип телевизора. Он подмигнул сыну, легко поднял тяжёлое кресло и приставил его к кровати. Никита перевёл взгляд на книгу со вчерашнего вечера не меньше мальчика ждавшую этого часа.
– Начнём? – улыбнулся отец и не дожидаясь ответа скользнул пальцем между страниц, вдоль закладки, и вскрыл книгу ровно там, где они остановились вчера.
Где в такие моменты была мама? Не понятно. Не выходя из гостиной она желала сыну спокойной ночи, когда он бежал из ванной с солоноватым привкусом зубной пасты во рту, и после – исчезала, растворялась в неизведанном до следующего утра, когда надо будет собирать Никиту в школу. Иногда и она читала ему перед сном. У неё выходило хуже. Мама старалась подражать отцу, меняя голос под каждого героя, но маленькому Никите это казалось нелепым и почему-то стыдным. Голос отца же завораживал. Частенько ребёнок прикрывал глаза, восторженно наблюдая за тем, как в оранжевой пустоте произносимые отцом слова выстраивают города, создают людей и животных, и пускают их в хоровод по царствам-государствам, лесам-полям и рекам-долинам. Голос отца стал тише. Он прочёл ещё несколько предложений и умолк.
– Спишь?
– Нет, – испуганно открыл глаза задремавший мальчик. – Не сплю. Давай ещё немного.
Отец прикрутил верньер ночника, сгустив оранжевый полусвет чернотой, и прочёл ещё пару страниц.
– Всё, – он звонко захлопнул книгу. Отец всегда хлопал книгой, как судейским молотком – ставил жирную точку в процессе. Книга легла на прикроватный столик до следующего вечера. Верньер, выкрученный до щелчка, отдал комнату ночи. Чёрный отец перенёс чёрное кресло в ту часть комнаты, где днём стояли стол, шкаф и деревянная лестница шведской стенки; сейчас всё это, как и отец, стало частью темноты. И в этой темноте реальны были только Никита и его кровать – выхваченные у мрака лезвием лунного луча.
– Спокойной ночи, – донеслось от двери.
– Погоди, пап. Скажи мне честно, только честно!
– Да. Так честно, как умею.
– Хорошо. А волшебство – есть?
Темнота долго молчала. Та её часть, что была отцом, переместилась и со скрипом уселась на край кровати. Он перегородил дорогу свету из окна, и контур папы, оставшегося всё же Темнотой, засиял.
– Конечно, есть.
Голос отца едва слышно звенел фальшью. Никита обиженно вздохнул и отвернулся к стене.
– Спокойной ночи…
– Будет тебе, – Темнота потрепала мальчика по волосам. Но Никита только туже завернулся в одеяло.
– Погоди, не засыпай.
Отец вышел из комнаты, обдав её внутренности быстрым светом. Через минуту всё повторилось.
– Смотри.
Никита повернулся и приподнялся на локтях. Щёлкнул раскладной нож и тут же блестящее лезвие врезалось в мякоть лунного простенка, делившего комнату. Несколькими движениями лезвие, как из куска масла, высекло из света отдельный кубик. Левой рукой отец извлёк его, на секунду оставив в воздухе посреди комнаты чёрную дыру. Никита проморгался. Он смотрел на черноту, пульсировавшую посреди комнаты. Она была другой, глубокой и страшной. Если в ночной комнате чувствовалось присутствие знакомых вещей, то в этой дыре не было ничего. Большая ладонь отца аккуратно положила