т нейтральных, не использующих гендерных кодировок репрезентаций и концепций. Последние никогда не бывают безобидными, создавая иерархичность, механизмы исключения, подавляющие индивидов по признаку классовой, гендерной или национальной принадлежности. Они лежат в основе ментальности социальных групп, воспроизводящих те или иные властные отношения. В своей рефлексии культура может смещать существующие гендерные координаты, однако современное смыслопроизводство как на Западе, так и в России опирается на гетеросексуальность в качестве «нормы»,[1] в основе которой, в свою очередь, лежит бинарная матрица мужчина/женщина. Альтернативные формы сексуальности используются, как правило, для патологизации тех или иных культурных процессов. Например, невозможно представить героя-гея в репрезентациях Второй мировой войны в России. Актуальная гендерная политика исключила из коллективной памяти также и героинь, связав с гетеронормативным мужчиной понятия стойкости, мужества, физической силы и защищенности как представления о сексуальном непроникновении в его тело. Такое представление о солдате включает в себя активное наступление-пенетрацию и распространено практически во всех странах Западной Европы и США. Поэтому в зонах военных действий и на захваченных территориях в основном практикуются изнасилования солдатами женщин противника, на символическом уровне выступающие знаками покорения и унижения неприятеля [22, 31]. Или возьмем современную рекламу приправ, соусов или чистящих средств, использующую патриархальные представления о гендерном разделении труда и пространства. Женщина – как правило, ухоженная, красивая, молодая мать двух детей – представлена хранительницей идиллического семейного очага, приправленного кубиком Maggi. В ее обязанности входит рожать детей, готовить еду, следить за порядком и прислуживать своим домашним. На ее здоровую репродукцию, служащую pars pro toto здоровья нации и гарантирующую ее воспроизводство, указывает молодое красивое тело.[2]
Такие образы мужчин и женщин не являются ни универсальными, ни «естественными». Например, чувствительность и эмоциональность женщин, их подчинение мужчине и автономность мужского субъекта описал и зафиксировал в гендерном дискурсе как соответствующие «природе» уже Жан-Жак Руссо [43], чьи произведения сыграли впоследствии большую роль в распространении бинарной матрицы. Представление о мужчине как о воине и герое закрепилось в XIX веке, в период образования национальных государств, обусловившем потребность в активной действующей армии и всеобщей воинской повинности и четко разделившем население по гендерному принципу [43, 46: особ. S. 13–48, 59]. Данные примеры демонстрируют к тому же, что сексуальность и гендерная идентичность конститутивно связаны с различными социальными сферами.
Не является гетеросексуальность и результатом свободного выбора индивидов. Тело каждой/каждого контролируется обществом и институтами власти, о чем свидетельствуют не только общественная «мораль», охраняющая сексуальную «нравственность», но и переписи населения, сложившаяся система здравоохранения, санэпиднадзор, регулярные проверки мальчиков в военкоматах, законы о мужеложстве,[3] положения о браке, о возрасте вступления в половую жизнь и многие другие нормы и правила, регулирующие сексуальность индивида на всех этапах его жизни. Механизмы такого регулирования, согласно Мишелю Фуко [7], скрыты и инкорпорированы в наши собственные тела, так что каждый индивид является хорошо отлаженным саморегулирующимся субъектом, который к тому же следит за поддержанием и воспроизводством социальных норм, например, при воспитании собственных детей или участвуя в исключении отдельных маргинальных групп. Родители утверждают гендерную матрицу, регламентируя поведения мальчиков и девочек в соответствии с актуальными представлениями о феминности и маскулинности. Нетерпимость к сексуальным меньшинствам и бытовая гомофобия также служат регулятивными механизмами гетеронормативности, производимыми самими гетеросубъектами «добровольно», что служит одним из примеров инкорпорации и воспроизводства властных отношений. Ядро дебатов о «вреде» гомосексуализма составляют темы семьи и продолжения рода, «утраты» маскулинности и мнимого вырождения нации – страхи, выражаемые, например, в дискурсе о СПИДе, патологизирующем именно мужскую гомосексуальность.
Гомофобия служит признаком господства по крайней мере двух дискурсов, до сих пор не потерявших своего влияния и регулирующих «нормальность» социума. С одной стороны, гетеронормативность коренится в биологизации гендера, начало которой можно примерно связать с эпохой Просвещения, развитием наук и возникновением буржуазного (гражданского) общества с его разделением труда и гендерно размеченным культурным пространством в его основе [32]. Биологизация [33] при этом не является «правдой» о поле, а дискурсом, который легитимировал и легитимирует до сих пор распределение власти, доступ к ресурсам, участие в политике и культурных процессах, при помощи гендерной матрицы предъявляемой как нечто «естественное». Так, например, в начале