ion> Кровь и апокалипсис смешались в жуткой истории, которая воспринимается так, будто сорвана со страниц сегодняшних газет. Живо написанный и беспощадно усиливающий напряжение «Штамм» завораживает и ужасает. Мне не терпится узнать, куда заведут нас дель Торо и Хоган в следующий раз. Книга, от которой невозможно оторваться. История, которую невозможно забыть. Не могу дождаться, когда выйдет продолжение. Великолепный образец ухода от действительности. Почти безупречный роман ужасов. Увлекательно и мастерски сработано.
Отрывок из дневника Эфраима Гудвезера
Пятница, 26 ноября
Конец света наступил за какие-то шестьдесят дней. И мы были там, чтобы ответить за это, – ответить за наши промахи, за наше высокомерие…
К тому времени, когда Конгресс наконец занялся кризисом, проанализировал его и принял соответствующие законы (в конечном итоге на них наложили вето), мы уже проиграли. Ночь целиком и полностью принадлежала ИМ.
А мы погрузились во тьму, страстно жаждая света, на который уже не имели никаких прав…
И все это – спустя считаные дни после того, как мир познакомился с нашим «неоспоримым видеодоказательством». Истина, открытая нами, потонула в тысячах издевательских опровержений и пародий: нас «заютьюбили» так, что не осталось уже и проблеска надежды.
Наше предупреждение – «Пришла Ночь» – стало любимым каламбуром телешоу «Поздней ночью с Конаном О’Брайеном»: ох, мол, какие же мы всезнайки, какие мы умники, ха-ха-ха, – и тут действительно упали сумерки, и перед нами распахнулась беспредельная и беспредельно равнодушная бездна.
Первая реакция публики на любую эпидемию – всегда Отрицание.
Вторая реакция – Поиск Виновных.
На свет божий извлекли все известные пугала, чтобы отвлечь внимание: экономические проблемы, общественное недовольство, поиск расовых козлов отпущения, угрозы террористов.
А в конечном итоге пугалами-то были мы сами, и никто другой. Мы – все. Мы позволили этому случиться, потому что никогда не верили, будто подобное возможно. Мы были слишком умны. Слишком развиты. Слишком сильны.
И вот теперь – полная тьма.
Нет больше никаких данностей, никаких естественных человеческих потребностей, никаких абсолютов – нет ни малейшей основы для нашего дальнейшего существования. Главные принципы человеческой биологии переписаны, – переписаны не кодом ДНК, а кровью и вирусами.
Паразиты и демоны кишат повсюду. Наше будущее теперь – не естественное разложение органического вещества, именуемое смертью, а сложное дьявольское преобразование. Заражение паразитами. Становление чем-то другим.
ОНИ отняли наших соседей, наших друзей, наши семьи. ОНИ носят теперь наши лица, лица наших знакомых, наших близких.
Нас выставили за двери наших домов. Изгнали из нашего собственного царства, и мы бродим по задворкам в поисках чуда. Мы, выжившие, обескровлены, хотя и не в буквальном смысле. Мы сломлены. Мы потерпели поражение.
Но мы не обращены. Мы – не ОНИ.
Пока еще – не ОНИ.
Эти записки – не отчет и не хроника событий. Скорее, это стенания, поэзия ископаемых, воспоминания о том, как эпохе цивилизации пришел конец.
Динозавры почти не оставили после себя следов. Лишь несколько косточек, сохранившихся в янтаре, содержимое желудков, выделения динозавровых организмов.
Я только и надеюсь, что мы оставим после себя чуть больше, чем оставили они.
Серые небеса[1]
«Лавка древностей и ломбард Никербокера», Восточная Сто восемнадцатая улица, Испанский Гарлем
Четверг, 4 ноября
Зеркала – мастера на плохие новости», – думал Авраам Сетракян, стоя под зеленоватой лампой дневного света, укрепленной на стене ванной комнаты.
Старый человек разглядывал себя в еще более старое стекло. Края зеркала потемнели от времени, порча наползала уже на центральную часть. На его отражение. На него самого.
«Ты скоро умрешь».
Зеркало с серебряной амальгамой говорило ему именно это. Много раз Сетракян оказывался на волосок от смерти – бывало и похуже, – но этот случай отличался от всех прочих. В своем отражении старик видел неотвратимость кончины. И все же Авраам находил утешение в искренности старых зеркал, честных и чистых. Это зеркало, например, являло собой замечательный образец начала XX века. Довольно тяжелое, оно держалось на многожильном проводе, прикрепленном к старой керамической плитке, и располагалось наклонно: верхняя часть слегка отходила от стены. В жилище Сетракяна хранилось около восьмидесяти зеркал с серебряной амальгамой: они свисали со стен, стояли на полу или грудились у книжных полок. Авраам коллекционировал их с маниакальным пристрастием. Как люди, прошедшие через пустыню, знают цену воде, так и Сетракян полагал