Жизнь и смерть. Первый рассказ о Модесте Петровиче. Дарья Черкас

я в семь утра. Услышав будильник, он легонько зевал и незамедлительно вставал с кровати. Мышцы лица и тела его еще отказывались подчиняться, но он никогда и ничему не позволял сбить себя с толку, поэтому в семь часов одну минуту он кое-как, но уже входил в ванную. Нащупывая на стене выключатель , он озарял пространство светом и только тогда открывал глаза.

      В ванной Модест Петрович проклинал все и всех. Он вспоминал о надоевшей ему работе. Он убеждал себя в том, что сосед его улыбался только лишь потому, что чего-то от него хотел. Он отвергал все принятые накануне решения позвонить родным, да и вообще отвергал все принятые накануне решения. Он терял смысл в том, что, как и зачем делал и, как следствие, разочаровывался в самой жизни.

      После водных процедур мужчина шел на кухню. Слева на краю стола его ждала газета, оставленная им же с вечера. Пока он наливал воду в чайник и ставил его на плиту, категоричность постепенно начинала рассеиваться: мрачные краски настоящего разбавлялись пятнами светлого будущего, люди приобретали в сознании менее подозрительные черты, на работе Модест Петрович припоминал задачи важные и интересные, а свою персону уже считал значительной.

      Завтрак проходил за чтением. Читал Модест Петрович для того, чтобы быть в курсе всех событий. Знать все, что происходило в мире, он считал своим долгом, но вызвать в себе излишних эмоций написанному не позволял. Длинные строки о любви, путешествиях и личных переживаниях эмоциональных личностей Модест Петрович старательно избегал, хоть и не всегда успешно. Обычно все происходило так: он проскальзывал написанное взглядом, затем, забыв о своем решении не интересоваться подобной писаниной, с самого начала внимательнее вчитывался в статью. Через пару строк он ежился, ерзал на стуле, вдруг вспоминал о своем правиле чтения и пренебрежительно отбрасывал газету в сторону. Для пущего эффекта, он пронизывал суровым взглядом крупные шрифты заголовков и многозначительно качал головой. После он отправлялся на работу.

      С коллегами Модест Петрович вел себя крайне сдержано. В разговоре он тщательно подбирал слова, выражался лаконично и прямо. Обычно он строил простые фразы, а на вопросы никогда не отвечал распространённо, наоборот – очень кратко и емко. За годы преподавания в университете, он даже выработал особую стратегию взаимодействия со студентами – объяснять все так, чтобы не вызвать лишних вопросов. При этом он всем своим видом показывал, что лишних вопросов возникать ни у кого не должно. Если все же таковые находились, Модест Петрович всегда очень вежливо и спокойно, но все же довольно холодно, продолжал дальнейшее разъяснение, считая, что чем понятнее он отвечал, тем быстрее все это заканчивалось.

      Друзей у Модеста Петровича не было, потому что абсолютно всех он считал своими знакомыми. Родственники давно уже были приучены к дистанции, скучать по ним не позволялось; встречи – только по делу, звонки – только по необходимости. Сначала такая позиция была семье непонятна, но со временем к этому привыкли.

      Редко лицо Модеста Петровича сияло улыбкой. Он считал, что добродушное выражение лица с подпрыгнувшими уголками губ расхолаживало людей, его окружавших. Он верил, что излишнее к другим расположение давало им право относиться к нему фамильярно. Более того, он почти даже знал наверняка: если отношения искривили некую установленную им же самим грань дозволенности и близости, выправить их уже было невозможно.

      Что касается правил, Модест Петрович чтил их во всем. Особые закономерности мужчина видел во том, что касалось его собственного существования – он меньше чувствовал, больше хладнокровно наблюдал.

      Однако образ жизни Модеста Петровича не всегда был таким. В детстве и юности его можно было назвать вполне обычным мальчишкой: он был задорным, легкомысленным, даже иногда баловником. Шло время, и тот обычный мальчишка становился все более серьезным. В школе, а позже университете, ему приходилось во многом и часто себя сдерживать – так было безопаснее, да и просто принято в окружении. Будучи от рождения мальчиком наблюдательным, он увидел мир через жирно-очерченные рамки, установленные привычным обществом, и так было во всем, чего бы он не коснулся. По мере взросления, эти рамки постепенно сужались, да еще и жирнели. А когда Модесту Петровичу стало совсем тесно, он не нашел другого выхода, как играть по-своему. Он определил, как именно «правильно и надо» жить, и с тех пор никогда не изменял своим принципам, не пересматривал свои взгляды на жизнь.