другой помоложе. Тот, что постарше, был очень светлым – не то седые, не то белокурые волосы, белесые брови и ресницы, бледная кожа. Тот, что помоложе, выглядел по-мальчишески: худощавый, живой, с шапкой растрепанных темных волос. Он был ярче Светлого, но при этом как бы слегка просвечивал и переливался, напоминая мираж.
– Дамы, как всегда, опаздывают, – меланхолично заметил Светлый.
– Дамам положено! – ответил Яркий.
– Вот именно, – произнес грудной женский голос, и в кухне появилась седовласая дама, тоже полупрозрачная и переливающаяся. Мужчины поднялись, приветствуя ее, она царственно махнула рукой:
– Давайте без церемоний! Ну что, начнем? – сказала дама.
Троица уселась вокруг кухонного стола, на котором горела одинокая свеча, и взялась за руки…
Часть 1
Иоланда. Фея Варенья
«Здравствуйте, меня зовут Иоланда. Мне уже двадцать лет, а я еще ничего не добилась – ни в жизни, ни в любви», – думаю, выступи я с таким заявлением в Клубе анонимных неудачников, сорвала бы аплодисменты. Но клуба такого нет, к сожалению. А зря! Потому что я действительно неудачница. И меня на самом деле зовут Иоланда. Это имечко придумал мой незабвенный папочка. Откуда он его выкопал, интересно?
Иоланда Викентьевна – красиво, конечно. Но очень уж изысканно. Иоланда, Йолка, Ёлка, Ёлочка. Но Ёлочкой меня называл только папа. Для мамы я всегда была Леной. И в школе тоже, а то бы задразнили. Я вполне могла бы поменять имя, получая паспорт, но решила сохранить как единственное папочкино наследство: он умер, когда мне не было и пяти. Вышел за сигаретами и не вернулся. Попал под машину. Долго не могла ему этого простить.
Мне страшно жаль, что я так мало помню свое раннее детство! Папа ушел и словно унес с собой весь свет и тепло, так что пришлось мне жить в сумерках и на вечном сквозняке. Наверно, именно тогда я и стала невидимой. Угрюмый, нелюдимый ребенок, старающийся занимать как можно меньше места в пространстве и не привлекать внимания окружающих. Конечно, все меня прекрасно видели, просто не обращали внимания. Все – это мама, ее постоянно сменяющиеся мужья, мои учителя и одноклассники. Я никого не интересовала, училась кое-как, взахлеб читала книжки и воображала себя Золушкой в ожидании Феи, которая так до сих пор и не явилась. Но я стараюсь не терять надежды. Не так уж много у меня надежд, чтобы разбрасываться ими направо и налево.
Когда мне исполнилось восемнадцать, мама посчитала свой родительский долг выполненным и с легким сердцем упорхнула за океан – в компании моего третьего отчима и сводного брата. Я осталась одна и не слишком горевала по этому поводу: никакого взаимопонимания у нас с мамой никогда не было, с отчимом тем более, а сводный брат меня вообще терпеть не мог. Правда, мама попыталась напоследок поговорить со мной по душам, но ничего хорошего из этого не вышло: я просто не стала слушать.
Что делать со своей жизнью, я не знала. Высшее образование мне не грозило: я и школу-то закончила еле-еле. А все потому, что чудовищно застенчива. Отвечать у доски, да и вообще разговаривать с людьми, – для меня мука смертная. Но письменные работы я всегда писала на «отлично». Добрые учителя старались не вызывать меня лишний раз, а остальные, коих было большинство, не вникали в мои переживания, и мне приходилось на потеху всему классу топтаться у доски, выдавливая из себя косноязычные фразы.
С работой тоже возникли проблемы. Сначала мне повезло: сразу после школы я устроилась в библиотеку, где продержалась полтора года. Со стыдом вспоминаю свой первый день: я так стеснялась, что почти все время просидела, уткнувшись в какой-то журнал. Но заведующая Лидия Матвеевна, одинокая старая дама, быстро меня раскусила и принялась опекать. Она подкармливала меня и потихоньку учила жизни, а я впервые осознала, что меня, оказывается, можно любить! Ни за что, просто так! Конечно, я из кожи вон лезла, стараясь показать, какая я хорошая. Но потом Лидию Матвеевну отправили на пенсию, а библиотеку закрыли. Читателей у нас и в самом деле было негусто. Еще год я прожила, ухаживая за Лидией Матвеевной – она совсем обезножела. За это время я сменила десяток работ, ни одна из которых мне не подходила – кассир, курьер, подсобный рабочий, уборщица. Везде хочешь не хочешь, а приходилось общаться с людьми. Я, конечно, немного нарастила шкурку, но и царапин на ней прибавилось.
А потом Лидия Матвеевна умерла, и я снова осталась совсем одна. Но не сразу: мне пришлось забрать ее кота, так что месяца два я радовалась его обществу. Кота звали Мальчик – толстый, белый, пушистый, желтоглазый, он был больше похож на какого-нибудь йети. Мы старались утешать друг друга, а иной раз и плакали вместе: Мальчик очень страдал без своей хозяйки, да еще оказался на старости лет в новом месте. И в один совсем не прекрасный день я, придя с работы, обнаружила его мертвое тельце – прямо в прихожей у двери, где он обычно меня встречал. Как я плакала! Я тайно похоронила его рядом с Лидией Матвеевной – они оба хотели бы этого, я знаю. Предаваясь горю, я забыла про работу, и меня уволили. Какое-то время я продержалась по привычке. Привычка жить иногда заменяет смысл жизни. Может, оно и к лучшему.
И вот я сидела без работы уже пять недель. Это еще