лашённого хозяина, ни, как они выражаются, видимой тирании. И это действительно одна из наиболее заметных особенностей мира авторитарного товара – что концентрированная сила полиции была разделена и распылена в виде мельчайших частиц, которые нашли своё новое пристанище во взглядах, действиях, мыслях, разговорах и даже, в некотором смысле, в органах. Эта метаморфоза не является случайным следствием триумфа товара, но простым развитием того, чем товар является по сути, от разъяснения чего отгородился Маркс. Поскольку он анализирует овеществление как искажение отношений между людьми в отношения между вещами, он оставляет несформулированным итоговый смысл и этого искажения: сокрытие политики, и, в первую очередь, товара как такового, в качестве политического механизма[2]. Но поскольку это сокрытие само по себе также является политическим, всемирное распространение товара является не чем иным, как всемирным распространением политики путём её всеобщей маскировки. Девушка представляет собой основной способ такого распространения. Девушка – это современный образ власти. Настоящая критика, губительные последствия которой будут наиболее бесповоротными и наиболее скорыми, должна начинаться с очерчивания контуров базовой формы угнетения.
Вообще, невозможно объяснить сочетание предельных возможностей и предельной уязвимости, характерное для власти Спектакля, не определив изначально, что эта власть осуществляется не непосредственно на самих людях, но на том, что находится между ними, над их общим миром, над Публичностью[3]. «Общество человечно только как совокупность Желаний, которые распространяются друг на друга и желаются только как Желания» (Кожев)[4]. Спектакль[5] – это тираническая монополия на всё человечное, что есть в обществе. Это непосредственный захват публичной истолкованности[6] Желаний, вооружённая оккупация территории, принадлежавшей этой «совокупности Желаний, которые распространяются друг на друга и желаются только как Желания», антропогенному Желанию признания: дух – то Я, которое присутствует в Нас, то Мы, которое присутствует во Мне. Отчуждение Публичности предстаёт в качестве политической сущности контроля над каждым. Рыночная власть в своей финальной стадии движется по своему изначальному плану туда, где стало совершенно напрасным пытаться различить относящееся к чувственному от принадлежащего к сверхчувственному, туда, где в глубине каждого из них обнаруживается другой – на метафизический уровень.
Весь революционный характер критики содержится в её способности придать опыту форму Гештальтов. Лишь тогда можно будет увидеть истинную глубину того, что есть. В свете Гештальта мир как таковой предстаёт сценой, на которой развиваются Гештальты в их взаимоотношениях между собой. Гештальт не находится в имманентности истории и не порождается ею. Он предыдущий и последующий по отношению ко времени.
«Гештальт есть, и никакое развитие не увеличивает его и не уменьшает» (Юнгер)[7]. Для каждой эпохи может быть выявлено несколько Гештальтов, которые будут более реальными, чем она сама, поскольку они превысят все её проявления и не только охватят видимое, но, более того, сосредоточат в себе всё множество возможного, переполняющее эту эпоху. Каждый Гештальт охватывает конкретную область Бытия во всех её противоречивых обликах, придавая ей характер тотальности и единства. Гештальт находится по ту сторону от того, что он обозначает, там, где единство вида раскрытия потаённого и раскрываемого объекта, осуществляемое Гештальтом во времени, всегда-уже[8] осуществлено. В социально-исторической сфере нет никакой каузальности, но лишь Гештальты, которые становятся эффективными и которые перестают таковыми быть. Гештальт – это ens realissimum[9]. Он является истинной возможностью метафизики.
Между образом Девушки и женщинами или молодёжью нет никакого метафизического родства, исключительно историческое. Девушка не соответствует ни конкретной категории индивидуумов, ни конкретному типу абстракций, сколь реальными они бы ни были. Таким образом, разделённые, они являются двумя объектами, одинаково лишёнными онтологического значения. Девушка не означает ни определённую форму Спектакля, ни Блума[10], который стремится её осуществить, но их взаимные объятия, добровольные или принудительные. Девушка – это стремление к единству конкретного вида раскрытия потаённого[11] и раскрываемого им объекта.
В Девушке, однако, их единство строится не на принципе равенства. Форма проявления в данном случае действительно главенствует над тем, что проявляется, так же как метафизика действительно, и не только логически, предшествует физике. Таким образом, внутри товарной Публичности, другими словами, внутри публичной истолкованности полностью отчуждённых Желаний, всё, что отличает Блума от Девушки, образует объективный недостаток, уродство. Раскрываемый объект не волен избежать своего