не посещали его со времен школы. Пропали, как только он переехал в Санкт–Петербург. Он тогда, кажется, и не заметил, как они ушли. Их становилось меньше, а затем память о том, что они вообще были безвозвратно стерлась. Оказалось, что нет. Костя сжал пальцы в кулаки, ещё одна забытая привычка, и спустился вниз, в гостиную, не оглядываясь назад. Он затылком чувствовал, как Дом улыбается ему вслед. Издевается, заигрывает, как хищник гоняет жертву перед тем, как поймать и растерзать. Так интереснее.
Костя не верил в существование сверхъестественного. Но это место было исключением, ведь все что здесь происходило, казалось, естественным, свойственным ему и его природе, а значит вполне могло быть реальным. Был ли он таким сразу же, когда его построили? Стал ли он таким после продажи второй части или после возвращения её назад? Чувствовал ли папа, проводя здесь детство, как этот Дом живет, двигается и наблюдает? И если да, то зачем остался здесь после и оставил здесь его?
Гостиная не изменилась. И не должна была, но почему–то это удивило Костю. Его воображение уже нарисовало темные руки, тянущиеся за ним из глубин книжных полок. Но комната оставалась такой же. Все вещи на своих местах. Тишина.
Костя воткнул вилку от приёмника в ближайшую к дивану розетку. Покрутил колесико волн. С шумом, но послышался различимый голос. Подкрутив ещё, он попал на радиостанцию.
«На часах пятнадцать часов пятнадцать минут, а это значит, что с вами программа хит–парад недели и я её ведущий Дмитрий Лебедев, не переключайтесь».
Дима Лебедев? Тот самый, с которым они ходили вместе в школу и дружили с первого класса? Здорово, что он все ещё занимается музыкой. Это погрузило Костю в уже хорошие и более теплые воспоминания о жизни в этом городе. Он никогда раньше не задумывался, что вычеркнув этот Дом и всё, что здесь происходило, он закрыл от себя и всё, что было ему здесь близким. Друзей, первую любовь и отношения, школу, музыкалку, репетиции в актовом зале, первые сигареты за гаражами. Это вызвало легкую улыбку. Успокоившись, погрузившись в воспоминания, он даже не заметил, как уже играла какая–то незнакомая ему музыка с приятной мелодией. Кажется, певица пела строчки «Жизнь была ивой и прогнулась под твоим ветром», по крайней мере, это единственные слова, которые он уловил. Костя не заметил, как прикрыл глаза и уснул. Приятная температурная усталость больше не давила на глаза, она их закрывала.
Он проснулся уже утром, проспав, кажется, все двенадцать часов. Девять тридцать утра. Голова была более ясной, чем вчера, но спину и ноги неприятно ломило. Приятная тяжесть одеяла грела. Костя в ужасе вскочил, поджав под себя ноги. Одеяло не просто лежало на нём, оно было подоткнуто под его ноги. Так делала мама, когда он болел. Осознание того, что засыпал он без него, ударило по голове с размаху, не дожидаясь, когда он проснется и придет в себя. Он пялился на комок ткани в конце дивана так, будто увидел призрака. Это было равноценно в этой ситуации.
– Я проснулся, укрылся, потому что замерз,