с четыре часа ночи. Я сижу на балконе просторной и богато, но со вкусом обставленной квартиры, арендованной за счет одной очень большой транснациональной корпорации в Праге, и допиваю остатки очень дорогого виски, марку которого я не назову по двум причинам – во-первых, они мне не заплатили за рекламу; во-вторых, я слишком пьян, чтоб выговорить это.
Если бы хозяева моей жизни услышали поток мыслей, которые мое пьяное сознание только что стошнило на вас, то я бы уже сидел в самолете, летящем в Москву, а оттуда реверсным шагом отправился бы по стопам Ломоносова (то есть из столицы в никуда).
– Я тебе еще нужна? – слышу женский голос где-то очень рядом со мной.
Я оборачиваюсь и смотрю на женщину лет сорока пяти, одетую броско и вызывающе. Это Марина (по крайней мере, она так представилась). Она проститутка, которую я подобрал по пути домой из бара. Она обычно стоит на углу площади недалеко от моего подъезда. Вы не подумайте, я очень даже привлекательный молодой человек двадцати семи лет (шесть кубиков, наличность и все атрибуты присутствуют), но… Последние три месяца у нас с ней пятничный ритуал. Сначала я отправляюсь на поиски той самой, что принесет покой и мир в мою больную душу поэта. Потом я постепенно нажираюсь и снижаю свои ожидания на просто приятно провести время. Потом, после продолжительного общения с чешками, русскими и туристками со всего мира, я впадаю в глубокую депрессию от их примитивности и тривиальности, до такой степени, что мне даже трахать их не хочется. Выпив еще немного, я решаю пойти домой пешком по Старому Городу, завидуя улыбкам и счастью мещан. Дойдя до дома, совершенно опустошенный морально, я встречаю Марину, которая стоит в поисках клиентов. Я честно не помню наше первое общение, и спрашивать Марину об этом смысла нет, ибо она правду не скажет.
Я обычно снимаю ее на всю ночь. Сексом мы занимаемся мало. Я ей плачу за ее уши (возможность выговориться обо всем наболевшем на моем опьяненном сознании, а не то, о чем вы подумали, грязные извращенцы). Я говорю много и занудно (когда проститутка сама предлагает вам заняться сексом – это верный сигнал того, что ваш сеанс психоанализа раздражает ее, и она лучше пустит вас в свою уставшую вагину, чем будет слушать дальше).
– Я думал, ты наслаждаешься моим молчанием, – я совсем не раздражен тем, что она прервала мой внутренний монолог.
– Дорогой, твое молчание – это второй по значимости элемент наших отношений.
– А что первый? Мой член?
– Твой бумажник.
– Ты разбиваешь мое сердце.
– Твое сердце – не в моей профессиональной деятельности. Сходи к кардиологу.
Честно, она мне очень нравится. Не в плане, что я испытываю к ней какие-то романтические чувства, а как человек. Общение с ней намного приятнее, чем с размалеванными курицами в ночных клубах. Мне не надо перед ней заискивать, а она и не умеет.
– Хочешь, я уложу тебя? Что-то ты совсем уж пьяный сегодня, – она нетерпеливо смотрит на меня. – Пошли в спальню.
– Нет. Я еще здесь посижу.
– Ну ты не против, если я пойду? Просто я завтра с сыном за город собираюсь. Было бы неплохо немного поспать.
– Да, конечно. Подожди, я закажу тебе «Убер», – я достаю свой телефон и открываю приложение. – Через три минуты будет здесь.
– Ну я тогда пошла. Больше не пей.
– Не могу обещать.
– До пятницы?
– Надеюсь, что нет.
– Что бы я делала, если бы твои надежды оправдались? Твое одиночество оплачивает мою ипотеку.
– Несчастье одного нужно для счастья другого. Эволюция жестока.
– Все я пошла, пока ты не разродился очередной тирадой.
– А можно я задам тебе личный вопрос?
– Смотря какой.
– Кто ты по образованию?
– Учитель русского языка и литературы. В Минске окончила.
– Твой «Убер» подъехал.
Она подходит, обнимает меня и целует в щеку.
Мне не нравится запах ее духов. Я думаю, что стоило бы сделать ей подарок на трехмесячную годовщину наших деловых отношений, что наступит через недели, но я прекрасно понимаю, что, протрезвев утром, я забуду об этом. Мысль записать это в свой iPhone, который я держу в руках, мне, конечно, не приходит.
Я сажусь обратно в свое кресло на балконе и изучаю спящий исторический центр, освобожденный от силуэтов типовых кирпичных и панельных коробок эпохи расцвета коммунизма.
Упоминание коммунизма наводит меня на мысль, что я пытался что-то сказать ранее в моем монологе.
Ах да! Мне повезло: я родился в 1989 году и рос в эпоху, детей которой социологи, поэты и журналисты называли потерянным поколением. Только мы не терялись – на нас все тупо забили. Взросление в качестве не культивированного социумом сорняка – это самый большой подарок, который я получил в жизни. Обстоятельства неконтролируемого созревания моего мозга в окружении бедности, грязи и упадка российской провинции позволили мне сформировать мое уникальное мировоззрение; они дали мне возможность