иво помнит, как написал первую ее фразу. Много позже, в письме к У. Х. Одену в 1955 г., он рассказывал:
Все, что я помню насчет того, откуда пошел «Хоббит», – я сидел, проверяя школьные экзаменационные работы, во власти непреходящей усталости этого ежегодного труда, каковой ложится на плечи безденежных многодетных преподавателей. На чистом листке я нацарапал: «В норе под землей жил хоббит». Почему – я сам не знал; не знаю и сейчас. Долгое время я ничего по этому поводу не предпринимал, и за несколько лет продвинулся не дальше того, что начертил карту Трора. А в начале тридцатых все это стало «Хоббитом»…
Но когда именно он написал эту самую первую фразу (сегодня известную на стольких языках: In einer Höhle in der Erde da lebte ein Hobbit. – Dans un trou vivait un hobbit. – Í holu I jörõinni bjó hobbi. – In una cavern sorto terra vivera uno hobbit. – Kolossa maan sisällä asui hobitti. – [Μέσα στή γή, σέ μιά τρύπα, ζου˜σε κάποτε ε˘υα χόμπιτ…), отец не помнил. Впоследствии мой брат Майкл записал свои воспоминания о тех вечерах, когда отец, повернувшись спиной к очагу в своем тесном кабинете дома в Северном Оксфорде (Нортмур-Роуд, 22), рассказывал нам с братьями разные истории. Он уверял, будто отчетливо помнит тот день, когда отец объявил, что нам предстоит услышать длинную повесть о маленьком существе с шерстистыми ступнями, спросил нас, как оно должно зваться – и, сам отвечая на свой же вопрос, обронил: «Думаю, мы назовем его “хоббитом”». Поскольку моя семья переехала из этого дома в начале 1930-х гг., и поскольку у брата сохранились его собственные сказки, написанные в подражание «Хоббиту», которые он датирует 1929-м годом, он был уверен, что «Хоббит» «начался» никак не позже этого года. Брат полагал, что отец написал первую фразу «В норе под землей жил хоббит» летом, до того, как начал рассказывать эту историю нам, и что он просто-напросто повторил эти вступительные слова, «как если бы тут же, на месте их придумал». А еще ему запомнилось, что я (в ту пору мне шел пятый год) бдительно подмечал мелкие несоответствия по мере развития сюжета и однажды перебил отца со словами: «В прошлый раз ты сказал, что входная дверь у Бильбо – синяя, а у Торина – золотая кисточка на капюшоне, а теперь говоришь, что входная дверь у Бильбо – зеленая, а кисточка на капюшоне Торина – серебряная». Отец пробормотал сквозь зубы: «Черт бы подрал этого мальчишку», – и «зашагал через всю комнату» к письменному столу сделать необходимые пометки.
Неизвестно, во всем ли эти воспоминания соответствуют действительности или нет, но очень может быть, что «самый первый, небрежно набросанный черновик, который так и не пошел дальше первой главы», и от которого сохранилось три страницы, датируется именно этим периодом.
В декабре 1937 года, два месяца спустя после выхода книги, я написал письмо Деду Морозу и вовсю разрекламировал «Хоббита», спрашивая, знает ли о нем Дед Мороз: дескать, книга могла бы послужить отличным рождественским подарком. А еще я по памяти рассказал адресату об истории создания книги:
Папа написал ее сто лет тому назад и читал ее нам с Джоном и Майклом во время наших зимних «чтений», по вечерам после чая. Но последние главы были лишь в набросках и даже не напечатаны на машинке. Закончил он ее около года тому назад[2] и дал почитать знакомой. Она передала рукопись одной из сотрудниц издательства «Джордж Аллен энд Анвин», и после долгих переговоров они ее все-таки издали, по цене 7 шиллингов 6 пенсов. Это моя любимая книга…[3]
По-видимому, бóльшая часть истории уже существовала в записанном виде к зиме 1932 года, когда ее прочел К. С. Льюис, однако дальше гибели Смауга повесть не продвинулась; «заключительные главы» были созданы только в 1936 г.
В течение этих лет мой отец был целиком поглощен «Сильмариллионом», мифами и легендами, что впоследствии стали «Первой Эпохой Мира» или «Древними Днями»; к тому времени они уже глубоко и прочно укоренились в отцовском воображении, равно как и в его сочинениях. За текстом «Сильмариллиона», созданным (по всей вероятности) в 1930 г., последовала новая версия, еще более подробная и проработанная: ближе к концу она обрывалась, ведь в декабре 1937 г. от отца потребовали продолжения к «Хоббиту», и ему пришлось отложить «Сильмариллион» и взяться за «новую историю о хоббитах». В этот-то мир, по его собственному выражению, и «забрел ненароком мистер Бэггинс», или, как отец рассказывал в письме от 1964 г.[4]:
К моменту выхода «Хоббита» эти «предания Древних Дней» обрели связную форму. Предполагалось, что «Хоббит» никакого отношения к ним не имеет. Пока мои дети еще не выросли, я имел привычку придумывать и рассказывать вслух, а порою и записывать «детские истории» им на забаву <…> Предполагалось, что «Хоббит» – одна из таких историй. «Увязывать» его с «мифологией» необходимости не было, однако он естественным образом притягивался к этому господствующему в моем создании творению, и в результате укрупнялся и становился героичнее в процессе.
Это «притяжение» «преданий Древних Дней» наглядно проявилось также в отцовских картинах и рисунках тех лет. Ярким тому примером может послужить изображение Мирквуда – рисунок тушью в главе VIII «Мухи и пауки», восстановленный