торопливо прошла компания из трех молодых девушек, наверное, даже сверстниц. Первый две спутницы о чем-то негромко и с улыбкой переговаривались. Их Павел не рассмотрел и никогда бы, наверное, не запомнил, если бы не третья, идущая следом.
Около лица мелькнула темно-русая волна волос, собранных небрежно и одновременно изящно. Мечтательное и какое-то неземное лицо с тонкими, но хорошо запоминающимися чертами. Столь же неземной взгляд серых глаз. То ли улыбка, то ли нет. И в довершение образа плеер, черные провода которого прятались в высоком вороте белой с зелеными полосками куртки.
Ничего сверхъестественного в ней не было, ни Витя, ни спутницы этой девушки тоже ничего не замечали. Но, как случается сплошь и рядом, Павел на мгновение разглядел нечто, что недоступно увидеть другим, и оттого потерял дар речи.
Всю оставшуюся дорогу до привала он шел молча, изредка отзываясь на Витины реплики, благо тот и сам не был настроен на разговоры, наслаждаясь природой. Павел же продолжал идти за ней следом. Лица он теперь не видел, только волнистые пряди волос, легкий рюкзачок и общий силуэт, врезавшийся впоследствии в его память так, что даже по прошествии десятка лет вспоминался ему во всех деталях.
Почему-то он вспомнил Сольвейг. Павел даже не понял, почему пришел к нему в голову именно этот образ, разве только оттого, что природа вокруг почти такая же, как у Ибсена, в его норвежских горах. Такие же камни, сосны, реки и озера. Поэтому пусть будет Сольвейг, по крайней мере, пока он не узнает ее имени.
И стоило, пожалуй, окликнуть ее, в это нет ничего такого. Можно было даже для приличия сказать что-то дежурное про рюкзак или шнурки. Хотя нет, она в наушниках, не услышит, а касаться как-то не ловко…
– Значит, решено, – подумал Павел, – разыщу ее на привале и там заговорю с ней…
На этом воспоминание оборвалось, ведь на привале Павел ее не нашел, даже при том, что туристов было немного. Поэтому картина, развернувшаяся ненадолго перед его глазами, уступила место реальности.
Павел не запомнил, как оказался в подъезде, как вызвал лифт к себе на девятый этаж, как открыл последовательно два замка на входной двери. Только что он был на улице, а через какой-то миг уже осознал себя в квартире, сидящим в кресле и даже не переодевшимся: хорошо, что хоть обувь по привычке была оставлена на давно не чищеном коврике, разложенном у порога.
Комнатное окно с самого утра оставалось открытым настежь, отчего сквозь москитную сетку в помещение затекал прохладный, наполненный звуками улицы летний воздух. Лучи уже невысокого солнца вскользь проникали в комнату, ложась отдельными полосами на обои где-то под потолком и на верхотуру большого гардеробного шкафа.
На светлых следах, которые оставляло солнце в пространстве комнаты, в ее воздухе можно было разглядеть отдельные пылинки, пролетавшие подобно искусственному снегу за стеклом растрясенного снежного шара. Время