ели в столовой. И вот в обеденное время сюда неожиданно вошли два сотрудника Министерства государственной безопасности, да так тихо, буднично вошли, словно сами пожелали отведать запеченную семгу или бифштекс с яйцом; они не прятались под гражданскими плащами и кепками, не притворялись комендантами, уборщиками, почтальонами, они гордо несли униформу с погонами и сине-красные фуражки.
Люди в очереди готовили талоны на проверку буфетчице, но, завидев приближающихся чекистов, враз сжались и побледнели. «Только бы не я! Не я, не я!» – сверкнул страх в глазах у каждого из них.
Я же нутром чуяла: по мою душу.
Эмгэбэшники шагали в ногу через просторный зал, направляясь к линиям раздачи питания. Цок, цок, цок, неумолимо надвигалась на меня беда. С грустью глянув на миску с дымящимся бульоном, в котором плавали листья петрушки и вареное куриное яйцо, я опустила свой поднос на перекладину. Так и не успела попросить повара положить мне щучью котлетку с картофельным пюре и соусом тартар на второе. Хоть бы поесть дали, сволочи…
Сотрудники наспех продемонстрировали мне скомканную бумажку, на которой гремели «Ордер №3741» и какой-то набор ничего не значащих для меня цифр. Тучный мужчина позади, набравший целую гору золотистых булочек к борщу, сдавленно ахнул и попятился, словно мой арест был заразен и передавался воздушно-капельным путем. Следом за мужчиной попятились другие.
Меня взяли под локти, как какую-нибудь убийцу, воровку или дебоширку. Сопротивления я не оказывала, вопросов не задавала. Эмгэбэшники невозмутимо повели меня к выходу, будто бы не замечая, как остальные жильцы «дома предварительного заключения» нарочно рылись в сумках, искали салфетку, утыкались носом в тарелку, в общем, делали все возможное, лишь бы не привлекать к себе внимания.
Самая впечатлительная дамочка вытерла в уголке глаза слезу – то ли из сочувствия ко мне, то ли уповая на свою свободу. Наша соседка сверху, Прасковья Ивановна – она обожала перехватывать меня в подъезде и мучить пустой болтовней, – нынче делала вид, что встретила арестованную первый раз в жизни. Обрюзгший толстяк Никитин, постоянно тянувшийся якобы по-отечески приобнять меня, то есть в действительности потрогать где-нибудь слишком высоко или слишком низко, злорадно хохотнул и швырнул в рот целый шницель, а потом, чавкая, хорошенько его прожевал. Две очаровательные девочки с косичками округлили глаза и громко спросили у мамы, чего это дяденьки уводят тетю Нину, и та быстро приложила палец ко рту.
Меня посадили в черный воронок9 и уже через полчаса проводили во внутреннюю тюрьму МГБ на улице Дзержинского10. Завели в светлую комнату, где короткостриженая коренастая женщина, больше напоминавшая мужчину, проводила обыск. Голые женщины подходили к ней по очереди.
– Раздеться! – велела она мне, копаясь в волосах у одной интеллигентного вида девушки.
– Зачем? – возмутилась я, упрямо оставаясь в дверях. –