что некогда двигали им, выделяя его среди остальных: неприкрытая жажда власти, ненасытное либидо и вошедшая в легенду алчность, – обратились в прах, словно стены Парфенона. Для Димитрия Манцариса еда оставалась последней телесной радостью, которой он каждый день предавался от души.
И вот сегодня впервые за многие десятки лет у Димитрия Манцариса пропал аппетит.
Этим утром Ставрос Александрис, бывший министр внутренних дел в его правительстве и близкий друг, приехал к нему и показал фотографию на третьей странице «Авги», самой популярной газеты в Греции.
– Я глазам своим не поверил, когда это увидел. – Руки у Ставроса Александриса заметно тряслись. Шестидесятилетний живчик, гибкий и поджарый в противоположность своему безобразно растолстевшему бывшему шефу, Александрис пользовался репутацией безжалостного жестокого функционера, обладателя железной выдержки, но в этот момент все его спокойствие улетучилось. – Ты же не думаешь?..
– Что она жива? – закончил за него Манцарис. «Боже, как же я на это надеюсь».
Афина Петридис. Его заклятый враг. Его сообщница. Его муза. Его ангел. Предавший его. Вот только Афина никогда не была «его». Афина Петридис никогда никому не принадлежала, даже своему мужу, воплощению злодейства Спиросу Петридису. Как и ее бессмертная тезка с горы Олимп, Афина время от времени соблаговоляла вмешиваться в дела мужские, но лишь тогда, когда это доставляло ей удовольствие, и только для достижения своих целей.
Во время их романа Димитрий Манцарис был президентом и самым могущественным человеком в Греции, и все же ни одного дня, ни одной минуты не играл главенствующей роли в их отношениях. Афина Петридис владела им, как другие, не столь известные женщины могут владеть собачками, и до сих пор не отпускала его, пусть даже и она, и ее муж ушли в мир иной двенадцать лет назад.
Манцарис снова взглянул на фото, являвшее собой трагичную, но, к сожалению, ставшую уже привычной картину: тело утонувшего ребенка, на этот раз мальчика, прибившегося к берегу острова Лесбос. Каждый день наблюдая перегруженные до последней степени катера и лодки, отходившие от берегов Ливии, греки становились все равнодушнее к неумолимо увеличивавшемуся количеству погибших среди мигрантов. Во многих местах действительность воспринималась уже со злобой и возмущением, а не просто с равнодушием. «Почему эти люди всё едут и едут? Зачем подвергают своих детей такому жуткому риску? Разве они не знают, что Греция едва может прокормить своих граждан, не говоря уже о том, чтобы распахнуть двери перед тысячами иностранцев?»
Димитрий Манцарис не разделял подобных взглядов. Фотографии по-прежнему вызывали у него жалость. Он не был, вопреки уверенности многих, бессердечным, и все же вовсе не утонувший мальчик пробудил в нем бурю эмоций. Причиной волнения стала метка, вытатуированная на пятке ребенка, словно клеймо раба: древнегреческая буква «лямбда». Ученые видели в ней знак, украшавший щиты спартанских воинов в честь их родины – Лаконии, но для Димитрия Манцариса, как и для многих мировых лидеров своего времени, этот знак означал совсем иное: это была личная метка Спироса Петридиса, неграмотного крестьянина из Лагониссии, а также мужа Афины и самого популярного лидера преступного мира со времен Карло Гамбино.
– Это наверняка газетная «утка», – нервно пробормотал Ставрос Александрис.
Димитрий Манцарис кивнул.
– Или совпадение.
– Да.
– Не может быть, что это она.
– Нет.
– Она погибла. Они оба погибли.
– Вот именно.
– Даже в этом случае, думаю, нам с Дафной нужно ненадолго уехать. За границу. Возможно… в Чили? Пока все не уляжется. У нас там друзья…
Александрис уехал, а Димитрий Манцарис доковылял до террасы и опустился в любимое кресло. Он знал, что Ставроса никогда больше не увидит. Метка на пятке ребенка никакая не случайность: они оба это понимали, – а весть, причем послать ее осмелился один-единственный человек.
Закрыв глаза, Димитрий Манцарис позволил себе окунуться в воспоминания. Гладкая кожа Афины, терпкий запах, грудной смех. С гнетущей тоской он вспомнил доводившее его до сладостного безумства ее божественное тело, сотворенное для секса, так же как «феррари» создана для скорости.
– Афина…
Слово замерло у него на губах.
У Манцариса тоже были друзья, а также должники, которые могли бы помочь ему исчезнуть, пока еще не поздно, но он слишком стар, чтобы пускаться в бега.
Нет, будь что будет: он не тронется с места и дождется, когда Афина придет за ним.
Это же счастье – увидеть ее лицо, пусть даже на мгновение, прежде чем она всадит ему пулю в голову.
Профессор-литературовед Норико Адачи увидела фотографию лишь два дня спустя. Татуировка на пятке утонувшего ребенка заполняла монитор ее офисного компьютера словно раковая опухоль на рентгеновском снимке. Ужасно, отвратительно, и тем не менее невозможно отвести глаз.
Не успели находившиеся на берегу работники благотворительных