p>Лето
С моих волос капает вода. Она стекает по полотенцу и собирается в лужицу на диване. В ушах я слышу стук собственного сердца.
– Послушай, милая…
Мама произносит имя Ингрид, и я начинаю мычать без слов. Не какую-нибудь мелодию, а просто мычать на одной ноте. И пусть я выгляжу сумасшедшей; пусть это ничего не изменит, но лучше уж так, чем рыдать, лучше так, чем заходиться криком, лучше так, чем слушать то, что мне говорят.
Что-то колотится у меня в груди – тяжелое, как чугунный якорь. Еще немного, и оно пробьет во мне дыру. На нетвердых ногах я поднимаюсь в свою комнату, натягиваю вчерашние джинсы и футболку. Выхожу из дома, иду по улице, сворачиваю к остановке. Папа окликает меня, но я не отзываюсь. В последний момент я запрыгиваю в отходящий автобус. Я сажусь в конец салона, проезжаю через весь Лос-Серрос, потом через соседний городок и выхожу на незнакомой улице. Я сажусь на скамейку на остановке, стараясь дышать ровнее. Светофор здесь не зеленый, как у нас, а слегка голубоватый. Мимо проходит женщина, толкая перед собой коляску. Она улыбается. Надо мной колышется ветка дерева. Я стараюсь быть легкой, как воздух.
Но мои руки не знают покоя. Чтобы занять себя, я начинаю ковырять скамейку там, где дерево расщепилось. Короткий ноготь на правой руке обламывается еще сильнее, но мне удается оторвать маленькую щепку. Я прячу ее в левую ладонь и принимаюсь за следующую щепку.
Всю ночь я слушала на повторе запись своего голоса, перечисляющего биологические факты. Сейчас он снова звучит у меня в голове музыкой катастрофы, заглушающей окружающий мир. Если у кареглазого мужчины и кареглазой женщины родится ребенок, у этого ребенка, скорее всего, будут карие глаза. Но если у отца и матери есть ген, отвечающий за голубые глаза, у ребенка могут быть голубые глаза.
Рядом со мной садится старичок в вязаном кардигане со снежинками. У меня в руке уже целая горсть щепок. Я чувствую, что он смотрит на меня, но не могу оставить скамейку в покое. Меня так и подмывает огрызнуться: «Чего уставился? Июнь, жара на улице, а на тебе новогодний свитер».
– Тебе нужна помощь, дочка? – спрашивает старичок. У него тонкие седые усы.
Я мотаю головой, не поднимая глаз от скамейки. Нет.
Он вынимает из кармана телефон.
– Может, тебе нужно позвонить?
Мое сердце пропускает удар, и я закашливаюсь.
– Давай я позвоню твоей маме?
Ингрид блондинка. У нее голубые глаза, а отец брюнет, значит, у него должен быть рецессивный ген, отвечающий за голубые глаза.
К остановке подъезжает автобус. Старичок встает, покряхтывая.
– Дочка…
Он поднимает руку, словно собирается похлопать меня по плечу, но передумывает.
В ладонь уже ничего не помещается, и щепки начинают сыпаться на землю. Какая я ему дочка? Еще немного, и я взорвусь, рассыплюсь на атомы.
Старичок отходит, садится в автобус и уезжает.
Мимо проезжают машины. Размытые разноцветные пятна мелькают одно за другим. Иногда они останавливаются на светофоре или для того, чтобы пропустить пешехода, но потом все равно уезжают. Пожалуй, я останусь здесь жить. Буду ковырять скамейку, пока на тротуаре не образуется целая куча щепок. Забуду, каково это – думать о другом человеке.
У остановки притормаживает автобус, но я отмахиваюсь. Несколько минут спустя две девчушки выглядывают на меня с пассажирского сиденья синей машины: одна – светлокожая блондинка, вторая – брюнетка, посмуглее. Их волосы украшают цветные заколки. Конечно, не исключено, что они сестры, но вероятность этого невелика. Они вытягивают шеи, чтобы получше меня разглядеть, и смотрят во все глаза. Когда загорается зеленый, они высовывают руки из открытого окна и машут мне так энергично, что их ладошки сливаются в порхающих птичек.
Через какое-то время подъезжает папа. Тянется к ручке, открывает дверь с моей стороны. Меня обдает запах кожи. Разреженный холодный воздух из кондиционера. Я сажусь в машину и позволяю отвезти меня домой.
Весь следующий день я провожу в постели. Когда я иду в туалет, то стараюсь не смотреть в зеркало. Один раз я поймала свое отражение: мне как будто поставили два фонаря под глазами.
Про следующий день я говорить не могу.
Мы ползем по серпантину с черепашьей скоростью, потому что папа водит аккуратно и до смерти боится высоты. С одной стороны от дороги – скалистый обрыв и океан, с другой – густые заросли и дорожные знаки с названиями городов с населением восемьдесят четыре человека. Мама взяла с собой всю свою коллекцию классики, и сейчас мы слушаем Бетховена. Если точнее, «К Элизе», которую она часто играет на фортепиано. Она рассеянно постукивает пальцами по коленям.
На окраине небольшого городка мы сворачиваем на обочину, чтобы перекусить. Мы сидим на старом стеганом покрывале. Родители смотрят на меня, а я – на выцветшую ткань и вышитые вручную стежки.
– Тебе следует кое-что знать, – говорит мама.
Я вслушиваюсь