еще в нашей символической сфере эта цепь разорвана. Переход от механической солидарности к органической – был тяжелым потрясением. Реальные успехи первого этапа для послевоенных поколений уже стали историей.
Произошел раскол в ходе углубления дезинтеграции общества он лишь углублялся, становился «системным» – шло расхождение социальных и ценностных установок, структур потребностей и пр. Общим фоном нашего российского бытия стала аномия (букв. беззаконие, безнормность). Это состояние, при котором значительная часть общества сознательно нарушает известные нормы этики и права, – социальная и духовная патология, распад человеческих связей и дезорганизация общественных институтов, массовое девиантное и преступное поведение. Это значит, что перед нами – стихия. Ее движения неизвестно куда, где-то возник вихрь, где-то громыхает гроза, но нам трудно увидеть всю картину – мы ее не знаем.
С точки зрения рациональности, сама постановка задачи предвидения выбирает ничтожную часть сигналов – из многообразия реальности. Но и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Беда, если общество утратило навыки рационального анализа и его предвидимых последствий.
Никто в массе не понял, какую угрозу для общества несёт в себе раскол без рационального объяснения, и что именно – раскол нам угрожал. Наше население шагнуло в пропасть, не увидев ее. Мы не знали, что интеллигенция – особая общность и не понимали, как изменяются её новые поколения.
Революция и создание СССР
В начале XX века в России вызрел конфликт между крестьянством и помещиками, а затем также с государством, – произошел ценностный разрыв в отношении земли. Еще в 70-80-е годы XIX века крестьяне зачастую сами вязали и сдавали в полицию агитаторов, которые «шли в народ» и пытались объяснить несправедливость всего общественного строя. Теперь, в начале XX века, крестьяне стали считать несправедливым и нетерпимым само социальное неравенство.
Суждения Вебера об процесса в России: «Власть в течение столетий и в последнее время делала все возможное, чтобы еще больше укрепить коммунистические настроения. Представление, что земельная собственность подлежит суверенному распоряжению государственной власти, было глубоко укоренено исторически еще в московском государстве, точно так же как и община» (см. [Донде А. Комментарий Макса Вебера к русской революции // Русский исторический журнал. 1998, № 1.]).
Ранее были мы знали, что такое «жакерия». Вот, Британская энциклопедия объяснила «жакерию»: «нуждой, испытываемой крестьянами в Столетней войне и ненавистью к дворянству, которое их угнетало». Крестьяне «разрушили множество замков… предали всю сельскую местность огню и мечу, совершая самые ужасные зверства». Этому был положен конец, когда «армия Карла Злого… сокрушила повстанцев… и дворянство, затем, прибегло к самым жестоким репрессиям». Слово «жакерия» произошло от «Жак-Простак», но реально «крестьянин» получил шесть знаков: «негодяй, грубиян, вор, рзбойник и грабитель», а во множественном числе – «негодяй, попрошайки, лжецы, жулики, дряни и безбожники».
А вот Т. Шанин рассказывать историю «русской жакерии» 1905–1907. Он пишет: «Описания тех событий очень похожи одно на другое. Массы крестьян с сотнями запряженных телег собирались по сигналу зажженного костра или по церковному набату. Затем они двигались к складам имений, сбивали замки и уносили зерно и сено. Землевладельцев не трогали. Иногда крестьяне даже предупреждали их о точной дате, когда они собирались “разобрать” поместье. Только в нескольких случаях имел место поджог и одному-единственному полицейскому были, как сообщают, нанесены телесные повреждения, когда он собирался произвести арест. Унесенное зерно часто делилось между крестьянскими хозяйствами в соответствии с числом едоков в семьях и по заранее составленному списку. В одной из участвующих в “разборке” деревень местному слепому нищему была предоставлена телега и лошадь для вывоза его доли “разобранного” зерна. Все отчеты подчеркивали чувство правоты, с которым обычно действовали крестьяне, что выразилось также в строгом соблюдении установленных ими же самими правил, например, они не брали вещей, которые считали личной собственностью…
В течение первых месяцев 1905 г. крестьянские действия в значительной степени были прямым и стихийным ответом на нужду и отчаянный недостаток продовольствия, корма и леса во многих крестьянских общинах. Все эти действия были хорошо организованы на местах и обходились без кровопролития» [Шанин Т. Революция как момент истины. М.: Весь мир, 1997, с. 156.].
Т. Шанин писал о насилии крестьянства 1907 г. и он называл это – русская жакерия. Он пишет: «Поджоги часто следовали теперь особому сценарию. Решение о них принималось на общинном сходе и затем, при помощи жребия, выбирались исполнители из числа участников схода, в то время как остальные присутствующие давали клятву не выдавать поджигателей… Крестьянские выступления России оказались непохожими на образ европейской жакерии, оставленный нам ее палачами и хроникерами…
Есть нечто глубоко ошибочное в попытке приспособить рассказ о сельской России 1905–1907 гг. к классическому образу жакерии. Крестьяне восстали, и короли