спящий, не замечающий ни вдохов своих, ни выдохов. Темная полоса на горизонте постепенно яснела, будто выпадал осадок в старой бутылке вина, оставляя зеленым стекло. Потом прояснело все небо, будто тот белый осадок наконец опустился на дно, или, может быть, это кто-то поднял лампу, спрятавшись за горизонтом, и пустил над ним веером плоские полосы, белые, желтые и зеленые. Потом лампу подняли выше, и воздух стал рыхлым, из зеленого выпростались красные, желтые перья и замерцали, вспыхивая, как клубы дыма над костром. Но вот огненные перья слились в одно сплошное марево, одно белое каление, кипень, и он сдвинул, поднял тяжелое, шерстисто-серое небо и обратил миллионами атомов легчайшей сини. Понемногу стало прозрачным и море, оно лежало, зыбилось, посверкивало, подрагивало, пока не стряхнуло все почти полосы темноты. А державшая лампу рука поднималась все выше, все выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом все море вокруг.
Свет охлестнул деревья в саду, вот один листок стал прозрачным, другой, третий. Где-то в вышине чирикнула птица; и все стихло; потом, пониже, пискнула другая. Солнце сделало резче стены дома, веерным краем легло на белую штору, и под лист у окошка спальни оно бросило синюю тень – как отпечаток чернильного пальца. Штора легонько колыхалась, но внутри, за нею, все было еще неопределенно и смутно. Снаружи без роздыха пели птицы.
– Я вижу кольцо, – Бернард говорил. – Оно висит надо мной. Дрожит и висит такой петлей света.
– Я вижу, – Сьюзен говорила, – как желтый жидкий мазок растекается, растекается, и он убегает вдаль, пока не наткнется на красную полосу.
– Я слышу, – Рода говорила, – звук: чик-чирик; чик-чирик; вверх-вниз.
– Я вижу шар, – Невил говорил, – он каплей повис на огромном боку горы.
– Я вижу красную кисть, – Джинни говорила, – и она перевита вся золотыми такими ниточками.
– Я слышу, – Луис говорил, – как кто-то топает. Огромный зверь прикован за ногу цепью. И топает, топает, топает.
– Смотрите – там, на балконе, в углу паутина, – Бернард говорил. – И на ней водяные бусины, капли белого света.
– Листы собрались под окном и навострили ушки, – Сьюзен говорила.
– Тень оперлась на траву, – Луис говорил, – согнутым локтем.
– Острова света плывут по траве, – Рода говорила. – Они упали с деревьев.
– Глаза птиц горят в темноте между листьев, – Невил говорил.
– Стебли поросли жесткими такими короткими волосками, – Джинни говорила, – и в них позастряли росинки.
– Гусеница свернулась зеленым кольцом, – Сьюзен говорила, – вся-вся в тупых ножках.
– Улитка перетаскивает через дорогу свой серый тяжелый панцирь и приминает былинки, – Рода говорила.
– А окна то загорятся, то гаснут в траве, – Луис говорил.
– Камни мне холодят ноги, – Невил говорил. – Я каждый чувствую: круглый, острый, – отдельно.
– У меня все руки горят, – Джинни говорила, – ладошки только липкие и мокрые от росы.
– Вот крикнул петух, будто красная, тугая струя вспыхнула в белом приплеске, – Бернард говорил.
– Птицы поют, – вверх-вниз, туда-сюда, повсюду, везде качается гомон, – Сьюзен говорила.
– Зверь все топает; слон прикован за ногу цепью; на берегу топает страшный зверь, – Луис говорил.
– Гляньте на наш дом, – Джинни говорила, – какие белые-белые от штор у него все окошки.
– Уже закапала холодная вода из кухонного крана, – Рода говорила, – в таз, на макрель.
– Стены пошли золотыми трещинами, – Бернард говорил, – и тени листьев легли синими пальцами на окно.
– Миссис Констабл сейчас натягивает свои толстые черные чулки, – Сьюзен говорила.
– Когда поднимается дым, это значит: сон кучерявится туманом над крышей, – Луис говорил.
– Птицы раньше пели хором, – Рода говорила. – А теперь отворилась кухонная дверь. И они сразу прыснули прочь. Будто кто горстку зерен швырнул. Только одна поет и поет под окном спальни.
– Пузыри зарождаются на дне кастрюли, – Джинни говорила. – А потом они поднимаются, быстрей, быстрей, такой серебряной цепью под самую крышку.
– А Бидди соскребает рыбьи чешуйки на деревянную доску щербатым ножом, – Невил говорил.
– Окно столовой стало теперь темно-синее, – Бернард говорил. – И воздух трясется над трубами.
– Ласточка пристроилась на громоотводе, – Сьюзен говорила. – И Бидди плюхнул на кухонные плиты ведро.
– Вот удар первого колокола, – Луис говорил. – А за ним и другие вступили; бим-бом; бим-бом.
– Смотрите, как бежит по столу скатерть, – Рода говорила. – Сама белая, и на ней кругами белый фарфор, и серебряные черточки возле каждой тарелки.
– Что это? Пчела жужжит у меня над ухом, – Невил говорил. – Вот она, здесь; вот она улетела.
– Я вся горю, я трясусь от холода, – Джинни говорила. –