ечники, прикрываясь агитационными листовками от неожиданно ярких лучей майского солнца, рассеянно слушали заходившегося в крике патлатого оратора, энергично размахивавшего нетрудовыми руками под провисшим баннером с призывом «Гей, славяне!». Согласованная с мэрией мощность динамиков позволяла Сусликову слышать речь вполне отчетливо.
«Хотя нас тут немного, но за нами – большинство! – вопил оратор. – Да, большинство! Кормильцы в этой стране – это мы, русские! Выходцы с Кавказа только делают вид, что кормят нас – фруктами на рынке, шаурмой в ларьках и спагетти карбонара в своих псевдоитальянских ресторанах. Снимите их лаваш со своих ушей! Откажитесь от него в пользу бородинского хлеба! Бойкотируйте их! Выращивайте на даче истинно славянские яблоки и кушайте дома! И не покупайте сосисок имени Микояна – под такой маркой не может быть полезных для русских сосисок! Таганка и Останкино – вот где набивают в натуральные кишки подлинный российский фарш!»
Оратор замолк, отер пот со лба и отсморкался. Публика, решив, что он уже закончил, жидко захлопала. Патлатый возбудился. Запихнув обратно в карман мятый носовой платок, он продолжил: «Не надо аплодисментов, друзья! Аплодисменты – это чуждая нам традиция! Вы только осознайте: на каждом шагу – влияние проклятого Запада. За моей спиной таджикский декханин прочесывает немецким культиватором прошлогоднюю траву в сквере! Опрятно? Опрятно, говорите? Немецкая опрятность русским людям не к лицу! Тем более в исполнении азиатских басмачей! Это днем он чешет траву! А ночью?
Что он делает ночью? А я скажу вам! Наркотики трафикует! Наших детей в овощей превращает! Чтобы освободить места в наших университетах для своего многочисленного приплода. Не пройдет и десяти лет – и вся российская интеллигенция резко почернеет. А наши подсаженные им на „травку“ дети будут чесать газон в этом сквере». «Бей его!» – закричали чернорубашечники. «Не сейчас! – возразил им патлатый. – Пусть все-таки дочешет. И у нас митинг еще не закончился».
«А посмотрите на эту вялотекущую автомобильную пробку! – развернулся патлатый лицом к Лубянскому проезду. – Много ли в ней отечественных автомобилей? „Жигули“ не считаются! Их нам макаронники подсунули, вместо того чтобы в утиль пустить. Так где они, наши авто? Их нет. Кругом одни узкоглазые: японцы, корейцы и даже китайцы. Вы говорите: мы на них ездим? Иллюзия! Это они на нас ездят! Заполонили весь наш Дальний Восток. На наши суверенные территории покушаются. Острова отдать требуют! Кто сказал: „Пусть забирают“? Мужчина в берете, это вы сказали? Что значит: мы ими не пользуемся? Да мы половиной страны не пользуемся – предложите полстраны отдать?
Китайцы и сейчас готовы все забрать, уже в своих учебниках всю Сибирь китайской территорией обозначили. Вы, гражданин, – засланец! Да, засланец тех враждебных сил, что беспрестанно веют над нами!» «Бей его!» – заорали чернорубашечники. «Не сейчас! – остановил их оратор. – Мы подписались под мирное течение митинга. Уйдите, гражданин, отсюда подобру-поздорову. Видите, как молодая кровь вскипает на ваше безответственное „Пусть забирают!“».
Мужчина в берете быстро ретировался под молодецкие свист и улюлюканье. «Нас окружили! Обложили! Слева – хищный Запад, справа – хитромудрый Восток, снизу напирают исламисты и все пытаются вытеснить нас в скованный навеки Северный Ледовитый океан. Но мы, славяне, готовы стоять против всех, стоять насмерть! Как поется в нашем гимне:
„Против нас хоть весь мир, что нам! Восставай задорно. С нами Бог наш, кто не с нами – тот умрёт позорно“».
Под нестройное пение «Гей, славяне» Сусликов нажал на кнопочку, и монитор потух. В кабинете сразу наступила ночь. Он закрыл дверь на ключ, оставив его в замочной скважине, отключил телефон, а также подслушивающие и подсматривающие устройства, установленные в его кабинете по распоряжению свыше, включил настольную лампу и запись стрекотания сверчка. Мирослав настраивался на творческий лад. Ему предстояло внести Президенту ряд предложений по перестановке в высшем руководстве одной общероссийской общественной организации, им созданной и им курируемой.
Сусликов набрал код на пульте – и фальш-панель на глухой стене беззвучно разошлась по бокам, как автоматические двери в дорогом супермаркете, открыв полусумраку кабинета все свое густонаселенное нутро. Стеллажи сверху донизу были заставлены куклами. Справа – думцы, слева – Правительство, ниже – весь цвет профсоюза олигархов, сбоку – те, кто в профсоюз не вошел. Затем шли Полномочные представители и губернаторы. Под губернаторами выстроились всякого рода околообщественные деятели. Самые нижние полки занимали представители оппозиционных партий и организаций. Те, которые выпали из обоймы, – хранились в пластиковых прозрачных коробках из Икеа – чтобы можно было видеть лица и оперативно извлекать из запасников в случае надобности. Каждую куклу Сусликов изготовил сам: он был человеком многоталантливым. Похожесть персонажей была поразительной, но никого не поражала, поскольку единственным смотрителем и ценителем этих многочисленных Буратино оставался их создатель – Мирослав Казбекович Сусликов. Но на самой-самой верхней полке, там, где по логике вещей должна была находиться фигура президента, стоял неоструганный