це XIX – начале ХХ века поэты «серебряного века» активно ввели в обиход понятия «цикл» и «книга» стихов. Прошло еще изрядное время, когда теоретики осмыслили понятия цикл и книга как вполне корректные вторичные жанровые образования. Но если такие наработки появились, почему не использовать их для углубления представлений о произведениях, принадлежащих нашей истории?
Главное отличие цикла от сборника произведений в том, что в цикле смысла больше, чем сумма смыслов входящих в него произведений. Откуда берется это приращение смысла? Оно происходит за счет диалога между входящими в цикл произведениями. Многим исследовательским гипотезам находится достойная проверка текстом.
«Герой нашего времени» – полноценный цикл. Такое восприятие книги ничуть не агрессивно по отношению к накопленному опыту в изучении «романа». Новая концепция способна вобрать в себя все добытое ценное, чему в новых рамках будет даже вольготнее. Она позволяет и увидеть новое в привычном.
Роман или цикл?
Художники любят эксцентрические определения жанра своих произведений. Гоголь «Мертвые души», произведение в прозе (а в первом томе в основе своей сатирическое), назвал, шокируя исследователей и читателей, поэмой. Пушкин «Евгения Онегина» представил романом в стихах; определение жанра утвердилось и воспринимается естественным и понятным; только есть ли у нас ясное понимание разницы между романом и романом в стихах, да еще «дьявольской»? (Иначе говоря: если родовое обозначение жанра тут естественно и не отменяемо, то видовое жанровое своеобразие еще нуждается в пояснениях и разработке). Лермонтов, вопреки обыкновению, никак не обозначил жанр «Героя нашего времени». При жизни поэта произведение выходило с пометой «Сочинение М. Лермонтова». Но такой формулой в ту пору было принято указывать автора («сочинителя»); обозначение «сочинение» представало здесь универсальным и по этой причине жанрового оттенка не имело.
Свято место пусто не бывает; тотчас – со стороны – появилось обозначение «роман», возможно, не без элемента случайности. Первые рецензенты в поиске заголовков своих откликов не напрягались: в качестве такового обычно бралось заглавие рецензируемого произведения с его (шире или уже) выходными данными. В откликах на «Героя…» дружно помечалось: «Две части». Это подходит исключительно роману. Вот обозначение «роман» и прикипело, стало обиходным. А тут оно сразу подкрепилось сильным аргументом: «…Нет, это не собрание повестей и рассказов, это роман, в котором один герой и одна основная идея, художнически развитая»1. Это – авторитетное мнение Белинского. Оно подхвачено, многократно повторено.
Тут любопытно: апологеты именования лермонтовского творения романом относят проблему его жанра к числу спорных толкований. Е. Г. Герштейн как чужое мнение приводит вопрос: «Да и роман ли это: можно ли так назвать собрание повестей – “Бэла”, “Максим Максимыч”, “Тамань”, “Княжна Мери”, “Фаталист”?..»2. Для исследовательницы тут нет вопроса: «Герой нашего времени» – это не «собрание повестей», а целостное произведение (т. е. не «Повести о герое нашего времени»), с единым названием, следовательно… роман.
«В самом деле…», кажется, готов поддержать «иное» суждение Б. Т. Удодов, и серьезный аргумент к тому под рукой: названные повести – «все это вполне самостоятельные законченные произведения, каждое из которых и отдельно взятое имеет свою непреходящую художественную ценность»3. (А про главы настоящего романа можно такое сказать?). Однако следом ученый делает резкий разворот в обратную сторону: «…Перед читателем не просто повести, собранные в одной книге, а их неразрывная цепь4, составляющая единое художественное целое. Видимо, Лермонтов полагал, что это не традиционный жанр романа, не одна из его привычных разновидностей, а нечто новое, не укладывающееся в общепризнанные рамки романа…» (с. 34).
Парадокс: пропагандируя устойчивое определение, исследователи иное мнение оспаривают, но с кем они спорят? Оппонентов-то нет. А заранее пресекается возможное мнение, которого нет, но и быть не должно!
В своем аналитическом подходе Б. Т. Удодов категоричен: «Кто не знает, что это роман, а если быть точнее… даже первый психологический роман в русской прозе…»5. Еще одно не менее категоричное суждение: «На первый взгляд могло казаться, что “Герой нашего времени” есть не что иное, как собрание законченных повестей под общим заглавием. Однако… роман создавался как цельное произведение, все части которого объединялись стройным и глубоким замыслом»6. Подобных деклараций много.
Утвердилось в ХIХ веке, перешло в ХХ и ХХI век.
Б. В. Томашевский отталкивается от приемов изображения главного героя: «То промежуточное положение, которое занимает образ Печорина между образами романтических героев лирически-автобиографических и объективированными героями “аналитического романа”, заставило Лермонтова прибегнуть к особому, смешанному методу обрисовки героя. Он дан и в рассказе Максима Максимыча, и в описании “автора”,