Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Изобретатели велосипедов
Книга как вещь, требующая жилплощади.
Если жизнь идет, спотыкаясь, смени обувь.
Наливая воду из-под крана, ты слушаешь звук уходящего времени.
На столе: луковица, яйцо, хлеб, селедка. Селедка перламутровая, лук золотой, яйцо жемчужное. И только хлеб настоящий.
В старых ботинках уйдешь дальше.
Не ной!
Узнав, что лет за 100 до него в квартире жил Н. Рерих, он загрустил.
Кошка в чужом окне делает тебя посторонним, своя кошка – причастным.
Причастие – всего лишь часть речи, isn’t it?
Узнав, что в квартире лет за 100 до него жил Н. Рерих, он с уважением посмотрел на деревянный бачок в туалете.
Изобретатели велосипедов рождаются исправно.
Вот один сидит и прутиком выводит в сугробе альфу, не веря чужим азбукам. У альфы – усы. Сом ли альфа?
Деревянный бачок в туалете, цепь спускается, а на ней шишка, как завод у часов.
Время сегодня странное, то топчется, то подпрыгивает, никак не попасть в такт.
Каждый несет свою азбуку на спине, словно Сизиф камень.
Когда взбираешься в гору, те, кто остался внизу, кажутся меньше, чем они есть на самом деле.
Все часы показывают разное время. Ему – его время, тебе – твое. Если оно случайно совпало, вы – современники.
В каждой книге спрятана азбука.
Мне нравится, когда из крана вода течет тонкой струйкой, а кошка слизывает ее языком.
Кошка одновременно может находиться в нескольких местах.
Когда смотришь на кошку, время останавливается.
Старость ботинок – верный знак, что их любили.
Тот, кто рисует колесо – прав.
Никогда не знаешь, откуда появляется время и куда уходит.
Иногда время прячется в книгах.
Красный кирпичный дом с деревянным флигелем в кружеве зимы.
Еще не перевелись сосульки, и печи дымят.
Дорога между зимой и зимой.
За каждым деревом кто-то стоит.
Ходить на свидание с домом – занятие.
У призраков когда-то была биография.
Старость дома – признак?
Никто так друг другу не радовался, как эти два зеленых носка.
У призраков когда-то был дом.
Не спорь, лучше посчитай, сколько спиц в колесе.
Голос неба – это очень тихий звон.
А еще скрип снега, тоже звук.
Узнав, что Рерих когда-то жил, он подумал, надо ли это знать.
Жилплощадь – поэма-канцелярит. Вычеркни.
И что тебе Рерих? Вот туалетный бачок – да!
На столе: суп в тарелке красно-фиолетовый, в нем ложка сметаны.
Кошка внимательно смотрит сквозь тебя.
Сосульки похожи на орган.
Кто же по снегу на велосипеде? – А вот!
Синица с желтой грудкой, успеть увидеть.
Колеса в шипах как ежики.
Изобретатели велосипедов их не видят, изобретают свои.
Нет, они специально не отворачиваются.
Им нужно не запутаться в февралях.
Тот, кто рисует, может, и выпутается.
Дернуть за шишку, и польется вода.
Время уходит туда же.
Кошка свернулась где-то внутри меня и спит.
У каждого февраля есть горизонт.
Горизонт есть у каждого.
Горизонт не обязательно горизонтален.
Вот у Рериха – красные, синие, фиолетовые горы ломают линию, взрывают холст.
Все Рерихи уходят.
Я не буду о том, что про него пишут, писателей больше, чем Рерихов.
Художник Мгер Чатинян снова изобразил осла. Он, осел, стоит посреди розовой пены цветущих абрикосов.
Свободный не навьюченный ослик, мечта всех. Осликов.
Как не вспомнить Анатолия Васильева.
Вспомнить, как я боялась ослика, а мама вела меня за руку из детства и говорила: не оглядывайся.
Но я