/p>
Неизвестный мужчина, только что вошедший в залу и присевший за один из пустых столов, принадлежал, по-видимому, к категории людей, которые не стремятся напиться так сапожники и подраться с первым встречным. Это был человек еще довольно молодой, среднего роста и привлекательной наружности. У него были темные волосы и очень смуглый цвет лица, но походка, манеры, что-то неуловимое в улыбке и в открытом взгляде обличали в нем европейца, и скорее всего – парижанина. Похоже было, что он попал в свою среду.
Судя по костюму и обветренному, загорелому лицу, его можно было бы назвать путешественником. Он улыбался практически каждой шутке, а здешние посетители умели и любили пошутить. Слушая разговоры окружающих, он выглядел как человек, который наконец-то опять попал в круг старых добрых товарищей.
Один из самых шумных его соседей был хорошо известен и посетителям, и прислуге заведения. В зале не было человека, который не окликнул бы его по имени.
– Медерик! Эй, Медерик! – кричал один. – Я читал твою статью об актрисах. Восхитительно!
– Послушай, Медерик, – говорил другой, – твои рассуждения о современных баррикадах никуда не годятся!
Казалось, что все здесь знают журналиста Медерика, да и сам он мог смело похвастаться тем, что ему известно имя каждого посетителя таверны. Стол, за которым расположился Медерик, находился недалеко от того места, где сидел смуглый путешественник.
– Чудесно! – пробасил журналист. – Вся банда в сборе – Карлеваль, Викарио, Буа-Репон, Марсьяк!
– Здравствуй, Медерик! – ответили ему хором.
Поприветствовав друзей, Поль Медерик занялся упрямым, не поддававшимся ножу цыпленком.
Об этих четырех посетителях необходимо сказать несколько слов. Первый из них, Марсьяк, казался приблизительно тех же лет, что и описанный нами незнакомец, – лет тридцать пять, а может быть, и немногим больше. У него были такой же смуглый цвет лица и такая же темная шевелюра, как у путешественника.
Викарио Пильвейра, если верить его собственным рассказам, был кастильянцем, политическим эмигрантом. По его словам, он стал жертвой пронунциаменто[1], что нередко случалось в благословенной Испании. Все, конечно, возможно, но истинный испанец сразу признал бы в нем по его выговору уроженца Пиренеев или северной Каталонии, но никак не благородного кастильянца. Человек более опытный назвал бы его бесшабашным гулякой, продажным бездельником, готовым за хорошую плату на всякое темное дело.
Третьего, Карлеваля, бывшего компаньона прогоревшего мелкого торговца, можно было каждый день около двух часов дня встретить на бирже, а несколько позже – за баккара у Сусанны Мулен, любовницы Марсьяка.
О четвертом, Буа-Репоне, скажем только то, что он был студентом, не закончившим курса. Он уже давно мог бы стать морским хирургом, не будь у него врагов. Но, откровенно говоря, самыми могущественными его недругами оказались собственная лень, страсть к картам и мотовство. Он был так же предан Марсьяку, как и его приятели.
Итак, вот вам портреты четырех личностей, которых встретил Бребан между тремя и четырьмя часами дня. Веселая компания находилась в ресторане всего лишь несколько минут, между тем одинокий незнакомец, сидевший рядом с ней, уже сделался предметом ее плоских шуток и насмешек. Он не только терпеливо все сносил, но еще и отвечал на выходки соседей снисходительной улыбкой. И дорожный костюм путешественника, и его манеры, даже само его нежелание вступать в разговор возбуждали смех. До этой минуты шутки еще не перешли границы приличия. Но вскоре Марсьяк, видимо, старавшийся превзойти своих товарищей в колкости и язвительности, перегнул палку, сказав нечто совершенно недозволительное.
Будь тут посторонний, незаинтересованный наблюдатель, он, конечно, заметил бы на лице Марсьяка довольную улыбку, свидетельствующую о торжестве победителя над раздавленным врагом. Незнакомец отличался невероятным терпением: на все колкости и двусмысленности он только улыбался и пожимал плечами, но и его неистощимый запас терпения наконец иссяк.
– Господа, прошу вас прекратить ваши дерзкие шутки, – сказал он серьезно.
– Наконец-то заговорил! – захохотал Марсьяк.
– А вы утверждали, господа, что это не человек, а машина! – поддержал его Викарио.
– И знает французский, надо же! – прибавил Карлеваль.
Незнакомец не счел нужным отвечать на это и обратился к гарсону с просьбой выписать счет. Когда принесли бумагу, Марсьяк не придумал ничего умнее, как вырвать у незнакомца счет и насмешливо осмотреть его.
– Ха-ха! А мы не разорились на угощение! – расхохотался он, поглядев на цифры.
Как ни велико было терпение незнакомца, как ни серьезны и важны причины, заставлявшие его до сих пор выносить все эти глупейшие выходки, он не в состоянии был выдержать последней дерзости, и у него сорвалось с языка несколько резких слов.
Марсьяк ответил новой грубостью, и, слово за слово, вспыхнула настоящая ссора. Переполох произошел страшнейший, один из гарсонов даже крикнул «Полиция!»