богатой фантазией было бы сложно выдумать более страшные и алогичные события, чем те, что происходили на наших глазах. Совершались вещи, которые не укладываются ни в какие законы чести и логики, поэтому даже мне, автору многих детективных романов и человеку с несомненно богатой фантазией, временами было трудно, а иногда даже невозможно представить, что настоящее, с которым я как в жизни, так и в процессе написания романа сталкивалась каждый день, окажется еще более жестоким, жертвенным и героическим, чем выдуманные события.
Я говорю спасибо многим людям, бывшим рядом со мной и помогавшим мне пережить тяжелые минуты этого года: моим замечательным друзьям и единомышленникам – и тем, с кем дружу много лет, и тем, с которыми познакомилась относительно недавно и еще никогда не виделась вживую, друзьям реальным и виртуальным. Я низко кланяюсь людям, помогающим раненым и беженцам, волонтерам всех стран и тем, кто хоть однажды принес передачу в госпиталь или перечислил деньги в фонд помощи армии. Спасибо вам всем за поддержку, добрые дела и за то, что просто не остались равнодушны. Слава Украине! Героям слава!
Мой мир сошел с ума. Город, область, мои соотечественники, друзья, коллеги, обезумев, разрывая криком свой собственный рот, доказывали свою правду нам, гражданам Украины, вдруг ставшим инакомыслящими. Они прикладами вбивали в нас свою веру и мечту, а нам казалось, что эта русская мечта вползала в этот перекошенный безумием рот черной степной гадюкой.
Самые жаркие уголки в Аду оставлены для тех, кто во времена величайших нравственных переломов сохранял нейтралитет.
Ой ти, дівчино, з горіха зерня, Чом твоє серденько – колюче терня? Чом твої устонька – тиха молитва, А твоє слово гостре, як бритва? Чом твої очі сяють тим жаром, Що то запалює серце пожаром?
– Вот ты мне объясни, ради бога – для чего все это? Что, нормальной работы нельзя было найти с ее красным дипломом?
– Рит, давай не будем сейчас, а?
– Я что, поговорить с дочерью даже не могу? Мы тут ее кормим, а она опять со своими закидонами! Сколько предложений уже пропустила! А нервов мне сколько извела! Как будто мало нам было одного ее Майдана!..
– Ритуль, ну давай мы ее еще немного потерпим и покормим, а? Смотри, она совсем худющая стала… – Папа деликатно загораживает меня спиной, переводя стрелки с наболевшего на актуальное сейчас.
Но от ма буквально летят искры, и сбить ее с намеченной цели так же невозможно, как загнать в безопасный тупик тяжелый, разогнавшийся с горки товарняк, у которого отказали тормоза. Крушение будет неминуемым и страшным.
Я, на свою беду, как раз ем. В меню домашнего благотворительного ужина сегодня макароны с котлетой, политые соусом, и салат. Еда, уютно сервированная и невинно дожидающаяся меня на столе, разумеется, была лишь вкусно пахнущей приманкой в капкане. И вот теперь я давлюсь всем этим наспех, по-птичьи заглатывая огромные куски, чтобы побыстрее покончить с приемом пищи и удрать к себе.
– Да мне-то что! Одну дармоедку кое-как прокормить смогу! Пусть хоть до конца жизни сидит на нашей шее! Пока мозоли не натрет! Неблагодарная!
Неблагодарная – это, разумеется, я, продолжающая молча жевать, не отрывая глаз от тарелки. Все, наверное, очень вкусно, как всегда – мама умеет готовить. Но сейчас я просто механически кладу пищу в рот, делаю несколько судорожных жевательных движений и глотаю. Я не чувствую вкуса. И даже не потому, что мне стыдно или от огромной, просто переполняющей меня усталости, а потому, что все еще ощущаю тот страшный, больничный запах, которым насквозь пропитано отделение. Весь этаж. Госпиталь. Мне кажется, что этим запахом наполнен не только он, но и весь город, – хотя я знаю, что это не так. В городе исход лета. Цветут на клумбах петунии, источая пряный аромат августа, но для меня даже они изливают запах хлорамина, присохших кровавых бинтов и разлагающейся плоти. Страшный запах войны.
Ма, в этот раз так и не сумев пробить мою глухую оборону, покидает кухню, напоследок выразительно хлопнув дверью. Папа вздыхает и зажигает под чайником газ.
– Ну что, Мурзик, – чай, кофе?
Уйти к себе и упасть лицом в подушку хочется настолько, что я игнорирую заманчивое предложение, равно как и свое милое детское прозвище, и наливаю кружку воды прямо из-под крана. Там же, у мойки, водой, пахнущей все тем же хлорамином, я поспешно заливаю макароны и прочее.
Я не поворачиваюсь, потому что снова боюсь увидеть свою родительницу, готовую выплеснуть очередную порцию наболевшего – того, что она думает о моем поведении. А я… Я понимаю, что, наверное, где-то была неправа, где-то перегнула, а местами даже не оправдала, но… Сегодня я отчаянно не желаю продолжать этот разговор, потому что о госпитале, красном дипломе и моей более чем странной позиции можно, оказывается, рассуждать бесконечно. Слава богу, хотя бы не каждый день или каждый вечер – а только когда я своим нелогичным поведением совсем достану мамулю. Но… я не могу