ьской системе Ridero.ru
Броуновское движение
Мемуриалки
ЖЖ 2002—2006
Собранные здесь пустяки являются ничем иным, как заплатками на рваной ленте памяти, изрядно побитой всякими вирусами. Я плохо в них разбираюсь, но слышал, что существуют, в частности, червячки, которые стригут себе важную и неважную информацию – то бишь «точат» (хороший глагол, относящийся к приему пищи). Собственно говоря, никакой изначальной цели во всех этих мелочных глупостях не было: пишется, ну и пишется – тем более, что я старательно заносил их в свой сетевой журнал: о чем же в нем писать, как не о собственной жизни? Однако недавно случилось нечто показательное, благодаря чему я смог, наконец, сформулировать оправдательную причину, по которой я все это записал. Году в 1980, близ Питера, в километре-другом от станции Васкелово, где мы вот уже более четверти века проводим лето, произошло крушение грузового поезда. Это было, по словам очевидцев, впечатляющее зрелище: цистерны с какой-то отравой, горящие под откосом; искореженный мост, нагромождения платформ и прочие запоминающиеся вещи. И вот оказалось – дело невероятное – что я совершенно не помню этого события. Я не мог не быть ему свидетелем; в те годы не было лета, которое я провел бы в каком-то другом месте, и уж такая картина из нашего размеренного, скучного, в общем-то, дачного быта наверняка должна была врезаться мне в память, подобно несчастному составу – ан нет. Это поселило во мне тревогу, и я быстро сообразил, что «червяк» работает вовсю. Мне захотелось выдрать уцелевшие куски из его мерзкого круглого рта, и вот почему я начал записывать всякую чушь.
Часть первая
Зеленый Шум
Хорошо вокруг! Все зеленое, цветы, пахнет естественными ароматизаторами. Но расслабляться опасно, надо держать ухо востро.
Дело было в 1983 году, я учился на 2-м курсе. Пошли мы с приятелем на дискотеку, познакомились там с девушкой. Ей тоже хотелось медицины, только она была курсом старше. Ну, и замечательно!
Договорились на выходных съездить в Павловск, что ли. Или в Пушкин.
И съездили.
Эта девушка оказалась со странностями. Она очень любила растительную жизнь. Нет, я понимаю – это всегда замечательно, когда девушка радуется весне, плетет веночек, нюхает сирень, восторгается зябликом-птичкой. Для такой девушки хочется распустить алые паруса, поставить Бони М, налить шампанского, спеть под окном. Но эта была с полным ботаническим приветом. Она не пропустила НИ ОДНОГО деревца, НИ ОДНОГО кустика. Она срывалась с места и мчалась, как угорелая, к новорожденному подорожнику. Она зависала над клевером, трепетала при виде какой-то плесени, томилась над шишкой и радостно смеялась возле каждой березы. Нашей с приятелем романтики хватило минут на сорок, потом мы поняли, что влипли. Ее восторги далеко превосходили традиционные походно-полевые прыжки юной, невинной натуры. В общем, мы скисли. Так продолжалось часа четыре. Наконец, мы расстались, твердо решив про себя, что больше не встретимся. Но я ошибся.
1 июня, когда я пересекал пустынный медицинский двор, меня окликнули. Это была она, вся такая радостная.
– Поздравляю! – крикнула она.
– С чем это? – подозрительно осведомился я.
– С первым днем лета!
И предложила погулять. Я решил дать ей последний шанс, вяло согласился и тут же спросил, куда мы пойдем.
– В Ботанический Сад! – сказала она.
И вот в саду-то я и получил по полной программе, но только не то, про что можно подумать.
Огонь рампы
Больше всего я люблю во Льве Толстом его нелюбовь к опере. Он еще мало про это написал, надо было больше. Однажды моя жена известила меня о близком бедствии: наши друзья вот-вот могли достать билеты на оперу «Лоэнгрин», всё это уже было спланировано и решено, и специально оговорено; билеты получались какие-то кошмарно дефицитные, и друзья прилагали серьезные усилия к тому, чтобы их заполучить. Я сразу, выражаясь очень резко, всех поставил в известность о том, что мое участие в надвигающемся мероприятии полностью исключено. Чтобы они на меня не рассчитывали. Не трудились. Что меня не заманишь туда калачом. Моё пожелание учли, мне билета не взяли. Однако за три часа до выхода из дома у жены разыгралась мигрень. Она улеглась и сказала, что я обязан-таки пойти, потому что иначе погибнет с трудом приобретенный билет. Начнутся обиды. И все это – с резкостью выражений, намного превосходившей мою собственную. В общем, я туда отправился. При галстуке, выуженном откуда-то из-под древних ботинок, в которых я опрометчиво отплясывал свою свадьбу.
В фойе мы купили программку, и я прочитал либретто. По прочтении строк: «В ладье, влекомой белой лебедью, выплывает Лоэнгрин» мне стало ясно, что без коньяка я сорву спектакль. Опрокинул граммов сто пятьдесят. И в ложе очень развеселился, к большому неудовольствию окружающих. В ладье, влекомой лебедью, приплыл сущий свин, откормленный сорокалетний поросенок, до голосовых данных которого мне не было никакого дела. А потом вышли какие-то воины с длинными копьями, разбрелись по сцене, и один встал прямо под нами. Я до сих