ей не любили его, разве что малютки ещё не способны в полной мере выразить это чувство. Поразительно, до какой степени дети могут ненавидеть собственного родителя. Младшие его боялись, старшие боялись и презирали. Валентин же сильнее всех ненавидел отца и желал ему смерти, искренне полагая, что всем без него станет только лучше. Отец алкоголик – горе семье.
У Валентина неплохой психиатр. И психотерапевт – толковый профессионал. Всё же, не получается открыть перед ними сокровенное. Кажется, они не слышат его, а значит, понять в полной мере попросту не способны. Возможно, виной тому пресловутый «синдром бессмертного». С этим диагнозом немало мятежных душ сгинуло за желтым забором с колючей проволокой. Так что лучше не привлекать к себе внимание откровениями о навязчивых видениях.
Синдром бессмертного (лат. obsessio – «одержимость идеей» и лат. immortalis – «бессмертный»), психическое расстройство при котором пациент одержим идеей загробного проживания жизни, своей и других людей, ложными воспоминаниями о якобы прошлых жизнях, болезненными галлюцинациями в образе «демонов», монстров и других пугающих гипертрофированных видений. Обычно они крайне мучительны. Может иметь хронический или прогрессирующий характер. Следует отличать от иных психических заболеваний, имеющих галлюцинаторную и бредовую симптоматику. Прогноз терапии: негативный.
Большая Советская Энциклопедия, 968 г. издания.
Этим летом Валентин не поплыл в сплав по горному Памиру, не пошёл в поход на Байкал, и не поехал на долгожданный велопробег по Таймыру. Кому-то в семье нужно встать за плуг, раз отец пьёт. Как-то раз, за пару недель до описываемых событий, когда уборочная страда была в самом разгаре, Валентин, вместе с остальными колхозниками, возвратясь с поля, парился в бане. Последними помылись хлебороб-стахановец Ростислав Ермолаевич и председатель колхоза Борис Некрасович. Они сидели на лавке перед баней и, укутавшись в простыни, отдыхали. Через приоткрытую дверь Валентин невольно услышал этот разговор.
– Хельга с мальцами идёт, – улыбаясь широким лоснящимся лицом, сдобно произнёс председатель, растягивая имя как меха гармошки.
Мимо шла мама с шестимесячным Добрыней на руках и маленьким Миланом в сидячей коляске.
– А, Олька, – прищурился Ермолаич, – с молочной кухни возвращаются. Хороша баба, а председатель?
– Дурак. Говор у неё чудный, словно ручеёк прохладный течёт.
– Акцент-то? Это да. Слыхал, она дочка свейского конунга, – Ермолаич кряхтя вытирал лицо полотенцем.
– Так то ж в прошлой жизни. Сейчас ни конунгов, ни князей, одни товарищи.
«Кто бы мог подумать, что у председателя тоже «синдром бессмертного», никто до этого не слышал от него слов о прошлой жизни».
– И не говори, – поддакнул хлебороб. – Вон и три сестры бегут вприпрыжку за ней хвостом: Тиша, Вася и Светлана. Мелкие бесята!
– Светослава, – поправил председатель.
– А, точно, вечно путаю. Да, разве ж всех упомнишь. Сколько их у неё?
– Девять, – тяжело вздохнул председатель. – Ты как будто дальше своего плуга ничего не замечаешь. Третий год в колхозе, а толком ни с кем не знаком.
– Ты погляди, что творит! Ещё один цыплёнок Курочкина гнезда.
Мимо колесом прокатился десятилетний Истома.
– А что мне с ними якшаться, с успокойниками? – продолжил хлебороб. – Чурбаны чурбанами, они ж как куклы, все правильные, – он покрутил руками с растопыренными пальцами, – а наше дело маленькое, паши себе, да сей, да жарься на жатве. Я вкалывал при белых, и при чёрных, и при серых. Теперь при красных. Почитай тыщу лет как раб… А толку?
«В колхозе сплетничали, что у ссыльного Ермолаича «синдром бессмертного», потому как он частенько называл односельчан «успокойниками», то есть спасшимися, с тоской и завистью посматривал на них. Это психическое расстройство выкашивает направо и налево, бывает целыми деревнями, проявляться начинает обычно к годам двадцати».
Председатель снова тяжело вздохнул, провожая взглядом удаляющуюся маму с оравой детишек.
– Чой то ты всё вздыхаешь? Нам вздыхать никак не положено, – передовик толкнул председателя локтем в бок.
Борис Некрасович уронил на грудь буйную кудрявую голову.
– А вот и дурачок, – хлебороб кивнул тупым подбородком в Горыню. – Здоровенный телок, а всё за бабочками гоняется. И что Олька хотя бы на него инвалидность не получит? Давно бы ей третий разряд дали.
Высокий тринадцатилетний Горыня брёл мимо и ловил сачком кузнечиков. В белом кепи с длинным козырьком, с покрывалом на голове, в длинной белой косоворотке по колено, он походил на большую соляную глыбу.
– Не хочет она для него инвалидность, говорит, не дурачок он, а просто особенный, – объяснил председатель.
– Как же, особенный! В глаза не смотрит, слова повторяет, на велосипеде ездить не умеет, и тряпка эта вечно на голове.
Мимо шла Станислава.
– Красна девица, вся в мать, а, председатель? – снова толкнул