ся сейчас, здесь. Сказать Лене «бай» и, черт с ней, поцеловать в щеку. В напудренную щеку, спрятавшуюся за лисьим воротником.
Лифт остановился. Пройдя через холл, они сквозь дверь-вертушку вынырнули на улицу.
– Тебе куда? – Лена посмотрела на свои часики.
– К сестре, на Фэшн-стрит.
Она взяла его под руку:
– В таком случае нам по пути.
Для последних дней января погода была сносной. Легкий ветерок касался лица, принося с собой запахи пиццы, жареных орехов и выхлопных газов. Вдоль тротуаров темнели затвердевшие в гари и копоти бугры снега.
– Скоро мы откроем новую телестудию, – Лена крепче прижала его руку к себе.
Она стала рассказывать о контрактах своего мужа – владельца телестудии – с новым спонсором, об обещанных трех миллионах долларов – якобы этих денег будет достаточно, чтобы студия продержалась как минимум три года. В прошлый раз у них был миллион, и они продержались ровно год.
***
Илья писал новости, Лена, телеведущая, их читала. Он приходил в студию рано утром, когда все двери еще были заперты. Лишь в коридоре хлопотала уборщица, распевая романс «Жестокий друг, за что мученье?». Включив аппаратуру, Илья просматривал сюжеты событий, случившихся в мире за последние сутки: падение курса акций на Уолл-стрит, убийство в Гарлеме, наводнение в Индии. Всё просмотрев, писал тексты к отобранным сюжетам.
Часа через три приходила Лена. Носком сапожка открывала дверь и застывала в дверном проеме, как в портретной раме. Принимала различные позы – отличная натурщица для фламандцев, но эстеты-итальянцы дали бы ей от ворот поворот из-за мышиных бровей и пухлых маленьких губ.
Лена протягивала руку к Илье и произносила приглушенным, грудным голосом: «Дай хоть что-нибудь». Брала листы и, быстро пробежав текст, садилась у окна перед овальным зеркальцем. На столике лежали флакончики с тушью, пудра, помада. Она накладывала макияж, перебрасываясь малозначительными фразами с оператором и монтажером, готовящими аппаратуру к съемкам.
Работа Ильи уже была закончена. Перед уходом он съедал свое традиционное яблоко. Изредка поглядывал на Лену. Как ни старался, не мог преодолеть легкой эстетической брезгливости к ней – похожей на моль, пухлогубой и безбровой, с бесцветными пушистыми волосами.
Она подводила последний штрих – поднимала над головой баллончик, и после пшика в зеркале отражалась настоящая восковая кукла, хлопающая отяжелевшими от туши ресницами. Кукла вставала и, произнеся: «Мальчики, я готова», скрывалась за дверью студии с табличкой «Тише! Идет запись!». Монтажер включал экран:
– Готово? Поехали!
И… на экране, на фоне небоскребов Манхэттена, под синим небом появлялась Она. Камера полностью преображала Лену, на экране возникал ее двойник. Пусть Петрарка опишет мечтательно-задумчивый взгляд ее глаз, пусть кисть Тициана изобразит игриво сбившуюся прядку волос, пусть резец Праксителя пробежит по ее точеной шее, удалив последнюю крупицу лишнего мрамора…
Надкушенное яблоко застревало в зубах Ильи, струйка белого сока стекала по его небритому подбородку.
– Черт! – неожиданно вскрикнув, Лена наклоняла голову и прикладывала пальцы к левому виску. – Опять слеза. Да убери этот проклятый свет!
Закрыв левый глаз, массировала висок. Потом доставала косметичку и приводила себя в порядок:
– Сколько я сижу в кадре?
– Шесть секунд.
– С какого места начнем?
– Обрушился циклон.
И все продолжалось. А Илья, не прощаясь, выходил.
Обычно он совершал пешую прогулку к кофейне, которую держали израильтяне. Заказывал кофе, сваренный так, чтобы пышная пенка возвышалась над чашкой. Садился за столик на улице. Солнечный лучик бегал по блестящей чашке. До того горячей, что пальцы можно было обжечь.
Здесь часто слышался иврит, перенося Илью на улицы Назарета. В этом районе Нью-Йорка возник кусочек Израиля: на вертелах жарилось конусом нарезанное мясо, таким же крепким и ароматным, как в Израиле, был кофе, такими же острыми – приправы. В речи прохожих звучала чудовищная смесь глухих и шипящих звуков, рожденных в глубине гортани. За полтора года в Израиле Илья так и не научился произносить как следует «гхка» и «гкхэ».
…Вспоминалась шуарма, купленная в арабской деревне. Съев всё до последней крошки, наспех вытерев жирные пальцы, он бежал на гору. Так, без всякой цели.
Взобравшись на вершину, подолгу смотрел, как в небе парят орлы, как в низинах белеют деревни и Иорданская долина краснеет маками. Он думал, что простоит на той вершине тысячу лет, пока не пройдет перед его глазами вся история: от самолета компании «Эль Аль» до верблюдов Авраама. И в последний день в долине Армагеддон встретятся Гог и Магог. Илья обязательно будет там, со своими пожитками, ожидая исхода битвы, а затем – решения Господа. Он предстанет перед Всевышним голым и, как всегда, небритым. В руках будет держать все, что скопил