p>
Моей подруге детства Яночке
Пазл 21. Грязный ботинок
3 апреля 1992 г.
В тот день я потеряла своё зеркальное отражение.
Солнце заливало подушку, в коттеджах за Угольной надрывались петухи. А я-то думала: будет гром и молния, и горы сомкнутся над Алханчуртской долиной! Вместо этого мама принесла мне в постель тёплого молока и велела вставать. Утро всё-таки наступило.
Я усердно плескала себе на лицо и даже почистила зубы (а не просто помочила щетку). Но вкус молока с растворённым сахаром – почему-то это считается для меня полезным – был неистребим. Тогда я нагнулась к крану и сделала несколько больших глотков. Вода была холодной и вкусной. Слегка заныло горло. «Ты же знаешь, тебе нельзя холодное…». Это мама. «Как можно пить некипячёную воду?!». А это уже папа… Я скорчила гримаску и растрепала себе волосы. Потом взяла щётку, причесалась и снова стала пай-девочкой. Такой увидят меня родители за завтраком.
Через кухонное окно мы наблюдали, как отец Яны со своими приятелями грузит вещи в контейнер. В этом непрерывном движении было что-то тупое и страшное. Словно спятившие муравьи принялись вдруг разорять свой муравейник…
– Курага1 скоро зацветет, – сказала мама.
– Не привыкну, что пятница – выходной, – сказал папа.
– Человек ко всему привыкает, – сказала мама.
И посмотрела на меня.
Я отодвинула тарелку с кашей, натянула свитер и выбежала во двор. Утро было надрывно-солнечное. Такое яркое, с таким неправдоподобно синим небом – словно в истерике…
Вчера Яна в последний раз приходила ко мне домой. О монетке мы больше не вспоминали. Азартно резались в настольные игры, спорили, хохотали… Мы не притворялись: нам действительно было весело.
Почти так же, как и страшно.
Я бежала через двор по прямой – от подъезда к подъезду. Подвернула ногу и не почувствовала боли. Только захромала слегка.
Яна в своей красной кофточке казалась совсем маленькой рядом с громадиной на колесах. Маленькой и потерянной в этой суете. Потом она увидела меня, и лицо её просветлело.
– Анька! Хорошо, что ты пришла, – сказала она.
Вдвоём мы помогали грузить мелкие вещи. Квартира Князевых быстро пустела. Раздумывать было некогда, и всё же мне стало грустно, что сюда придут и по-хозяйски обоснуются чужие люди…
Уютная детская, где мы столько играли на светло-зелёном паласе, превратилась в незнакомую облезлую комнату. Повсюду валялся мусор, клубы пыли, ошмётки веревок. Палас скрутили и затолкали в контейнер. Последним мужчины подняли шкаф и, кряхтя и переругиваясь, поволокли его к двери. Яна успела прошмыгнуть на лестницу, а меня оттеснили в угол, тем самым украв у нас ещё пару драгоценных минут… Я с трудом сдерживала слёзы.
У ног моих мелькнул цветной квадратик с причудливыми вырезами. Тут же на него наступил чей-то грязный ботинок и уволок за собой.
Конечно, я сразу поняла, что это.
Тот самый пазл.
Но теперь это уже не имело значения…
Пазл 3. Монетка
Апрель 1989 г.
Под большим деревом кураги со стороны Старопромысловского шоссе стояла девочка с голубыми лентами в косах и плакала…
Иногда я люблю думать о себе в третьем лице. Словно рассказываю историю невидимому собеседнику и хоть на несколько минут становлюсь не «Соплёй», а личностью – интересной кому-то ещё, кроме родителей и сестер. Дурацкий самообман. Кому я нужна?
Мимо проносились редкие легковушки, громыхали грузовики, ползли троллейбусы. За дорогой начинался Сунженский хребет с прилепившимися по склону домиками и нефтяными вышками. Черешни и вишни во дворах пока только зеленели. А курага цвела. Она стояла в своём нежно-розовом великолепии, и ей не было дела до человеческих слёз. Она упивалась красотой этого дня и своей собственной, впитывала солнце каждой из растопыренных жёлтых тычинок, и крохотные бутоны тянулись к нему в истоме, как уже распустившиеся лепестки.
«И всё равно тебе никогда не стать абрикосом», – подумала я.
От слёз в глазах все расплывалось. Розовая пелена – цветы кураги, жёлтое пятно – автобус «четвёрка», яркие блики – отсвет пряжек на сандалиях. До чего же несправедливо, что я стою тут одна и плачу, когда сегодня мой день рождения. А я так ждала его, так радовалась, что мне уже десять лет!..
К одиночеству я привыкла. Ещё в детском саду я была вне шумной стайки. Лёлька Сагинян, с которой мы ходили в одну группу, то «дружила» со мной, то «не дружила». Она могла прийти утром, задрать нос и заявить: «А я с тобой сегодня не дружу!». Я отворачивалась, садилась на палас, играла сама с собой. Меня толкали, пробегая мимо, дразнили – я сжималась в комочек и, не поднимая глаз, продолжала своё занятие. Иногда Лёлька меняла гнев на милость: «Ну ладно, дружу. Что это у тебя?». И бесцеремонно выхватив из моих рук почти готового человечка, мяла его в своих уверенных пальцах: «Фу, какой