очно на сегодня.
С этими словами ты склонился над большим корытом с бетонным раствором – набрал полную лопату, затем, выпрямившись, швырнул тяжёлый раствор в пространство между земляной стеной и деревянной опалубкой. Вновь наклонился – и очередная порция жидкого бетона с глухим всхлипом отправилась вслед за предыдущей.
Ты работал не спеша, каждое движение было привычным и размеренным. Правда, в мышцах уже чувствовалась тягучая усталость, и слегка ломило поясницу.
– Тебе хорошо, ты вон какой здоровенный, – плаксивым тоном протянул Эдик. – А я уже с копыт валюсь, и все мозоли на ладонях в кровь постирал. Николая и Миху хозяева забрали давным-давно. А мы с тобой – не люди, что ли?
– Не люди, – скривился ты, выскребая из корыта остатки бетона. – Сам ведь прекрасно знаешь. Раб ты, Эдик, дешевле козы Турпаловой стоишь.
– Неправда, не дешевле! Меня за триста баксов Турпал выторговал. А что такое коза? Ей же красная цена – рублей пятьсот; ну шестьсот, самое большее.
Ты ничего не ответил. Лишь усмехнулся, покачав головой. Потом сплюнул себе под ноги, оставаясь в мрачном расположении духа; и принялся постукивать лопатой по доскам опалубки, утрамбовывая бетон…
Ваши хозяева действительно задерживались. Двоих невольников уже забрали, а вы с Эдиком всё ещё торчали в бункере. Несколько раз в прямоугольный проём сверху заглядывал Зелимхан, недовольным тоном бормоча себе под нос что-то неразборчиво-безадресное. Он сегодня вас охранял, и ему надоело бездельно маячить с карабином на порывистом осеннем ветру.
Тебя эта небольшая задержка не слишком заботила. За четыре года плена ты настолько привык ко всякого рода строительным работам, что лишние полчаса казались сущим пустяком. К тому же отбывать «бетонную» повинность, обязательную для каждого пленника, приходилось не ежедневно, а всего лишь раз в неделю. Вы рыли и обустраивали подземные укрепления. Это делалось на случай возобновления боевых действий. К описываемому моменту под всем аулом были прорыты достаточно разветвлённые коммуникации, способные защитить обороняющихся как от ударов с воздуха, так и от артиллерийских обстрелов. А в том, что войны не миновать, здесь почти никто не сомневался.
…Из задумчивости тебя вывел голос Мариам:
– Сергей! – позвала она.
– Иду! – откликнулся ты. Подмигнув Эдику, прислонил лопату стоймя к опалубке. И по крутым, грубо сколоченным деревянным ступеням направился вверх, к синевшему над головой выходу из бункера.
За день погода снаружи изменилась неузнаваемо. Если с утра светило мягкое сентябрьское солнце, то теперь, скатившись к заслонявшим горизонт горным вершинам, оно побагровело, подёрнулось туманной облачной кисеёй и почти не давало тепла. Твоя рубашка была настолько мокрой от пота, что прилипла к телу – и, прохваченный налетевшим с гор порывом пронизывающего ветра, ты почувствовал, что замерзаешь.
Мариам, заметив, как ты зябко поёжился, торопливо протянула тебе принесённый из дома потёртый солдатский бушлат:
– Надень, а то простынешь.
Хорошая женщина. Совсем ещё молоденькая, и не поверишь, что уже почти месяц как вдова. Интересно, сколько ей лет? Девятнадцать? Двадцать? Здесь, как правило, рано выдают замуж… И симпатичная: тонкая в талии, высокая, всего на полголовы ниже тебя, с характерными для чеченок чуть широковатыми скулами, большими карими глазами и длинными пушистыми ресницами… Её губы были яркими и свежими безо всякой помады. А заплетённые в косу чёрные волосы обладали тем редким естественным блеском, какого не добьёшься с помощью супермодных шампуней и прочих навороченных средств. Правда, сейчас от посторонних взглядов волосы Мариам скрывал тёмный платок. Что поделаешь, адат1 не позволяет женщинам появляться на людях с непокрытой головой.
Хорошо, что её муженёк отбросил копыта. Во-первых, Абдурашид был зверюга и сволочь: тебе постоянно перепадало его кулаков, за любую мелочь; да и Мариам – от тебя не укрылось – не раз ходила с синяками. Во-вторых, природа наделила покойничка непомерной жадностью. Из-за денег пошёл он служить к Шамилю2. Из-за денег влез в Новолакское. А когда припекло, и нохчи3 стали драпать от федеральных войск, он вдруг вспомнил, что оставил второпях в доме, где они держали оборону, вещмешок с награбленным барахлом. Один абрек4, который всё это видел, останавливался здесь проездом; он и рассказал Мариам, что Абдурашиду особенно жаль было потерять серебряный кумган5, старинный, видимо, действительно очень ценный, да ещё кинжал с инкрустированными золотом рукояткой и ножнами – если, как он предполагал, работы кубачинских мастеров, то цены ему не было… В общем, дом, в который он вернулся за вещмешком, накрыло НУРСом6; на том месте одна воронка осталась. И слава богу, туда ему и дорога.
К слову, Мариам ничуть не убивалась по Абдурашиду. С тех пор как её благоверного забрал шайтан, она, кажется, даже повеселела. Само собой, на людях этого не показывала, но дома ты замечал: то песню напевает,