то она может справиться со всем, что обрушит на нее этот гребаный мир.
Со всем, кроме Сайруса.
Если я что-то и знаю о своем отце, так это то, что он не останавливается, пока не получает желаемое – и к черту последствия.
От этой мысли у меня холодеет кровь.
За всю мою паскудную жизнь я никогда ничего не боялся – не боялся жить и совершенно точно не боялся умереть. Но появилась Грейс, и теперь я живу в постоянном страхе.
Я боюсь ее потерять и боюсь, что если я ее потеряю, то вместе с ней из моей жизни уйдет свет. Я знаю, каково это – жить во мраке, ведь я провел в нем всю мою чертову жизнь.
И я не хочу возвращаться туда.
– Может… – Я прочищаю горло и начинаю снова: – Может, мне принести тебе что-нибудь попить? – спрашиваю я, но Грейс не отвечает. Я даже не уверен, слышит ли она меня – она продолжает смотреть на свой телефон, не желая пропустить ни слова из того, что станет известно о состоянии Флинта. Десять минут назад прибыл специалист, приглашенный, чтобы осмотреть его, и ожидание вести о том, сможет ли Флинт сохранить ногу, кажется, длится уже целую вечность. Я знаю, что она хочет сейчас находиться в лазарете вместе с ним – мы все этого хотим, – но, когда он сказал, что хочет побыть один, мы не могли ему отказать. – Ладно. Хорошо. Я вернусь через несколько минут, – говорю я ей, поскольку мне, как и ей, отчаянно нужно принять душ.
Она все не отвечает, и я начинаю гадать, о чем она думает. Она произнесла всего несколько слов с тех пор, как мы вернулись в школу и обнаружили, что Сайрус одурачил нас, похитив всех учеников, пока мы сражались на острове. Узнать бы, что я могу сделать, чтобы помочь ей, чтобы достучаться до нее прежде, чем все опять полетит в тартарары.
Потому что так оно и будет. Доказательством этому служит то, что Сайрус смог заключить новые опасные союзы. А также то, что ему удалось похитить детей самых могущественных сверхъестественных существ в мире. И теперь ему остается сделать только одно – уничтожить все.
Чтобы Грейс не пришлось сидеть в одиночестве и молчании, я подхожу к своему собранию пластинок и перебираю их, пока пальцы не останавливаются на альбоме Нины Симон. Я вынимаю винил из конверта, устанавливаю его на проигрывателе, нажимаю кнопку, жду, чтобы игла с шипением опустилась на диск и комнату наполнил хриплый голос Нины. Я уменьшаю громкость, чтобы это было больше похоже на фоновую музыку, и, еще раз посмотрев на неподвижно сидящую Грейс, поворачиваюсь и иду в ванную.
Я трачу на душ минимум времени, если учесть, сколько мне надо смыть с себя крови и смерти, и так же быстро одеваюсь.
Я не знаю, почему так спешу, не знаю, что именно боюсь увидеть…
Мое бешено бьющееся сердце замедляет ритм, когда я вижу Грейс там же, где оставил ее. И я наконец признаюсь самому себе – я не хотел выпускать ее из виду, потому что боюсь, как бы она не осознала, что, выбрав меня, совершила ошибку.
Может, это иррациональный страх, раз уж она сказала мне, что любит меня? Раз уж она выбрала меня, несмотря ни на что, зная, каким бременем могут быть мои таланты? Наверняка.
Но значит ли это, что я избавляюсь от этого страха? Нет, и близко нет.
Вот какова ее власть надо мной, и так будет всегда.
– Есть какие-нибудь вести о Флинте? – спрашиваю я и, достав бутылку воды из стоящего в углу холодильника, отношу ей.
– Пока в общем чате ничего нет.
Я пытаюсь отдать ей воду, но она будто не замечает моей руки, тогда я сажусь на диван рядом и ставлю бутылку на стоящий перед нами стол.
Она отводит глаза от огня, устремляет свой страдальческий взгляд на меня и шепчет:
– Я люблю тебя.
Мое сердце снова начинает биться часто и гулко.
Она выглядит сейчас такой серьезной, слишком серьезной, у нее даже сделался какой-то отчаявшийся вид. И я делаю то, что и всегда, когда мне надо отвлечь ее от тягостных мыслей, – поддразниваю ее, на сей раз с помощью нашей излюбленной фразы из кино:
– Я знаю.
Когда ее сумрачных глаз касается улыбка, я понимаю, что сделал правильный выбор. И, протянув руки, сажаю ее себе на колени, наслаждаясь прикосновением ее тела к моему. Опустив глаза, я провожу пальцем по «обетному» кольцу, которое я ей подарил, и вспоминаю обет, данный мной в тот день, вспоминаю убежденность и дрожь в моем голосе, когда я произносил те судьбоносные слова, и у меня теснит грудь.
– Знаешь, – говорит она, и я поднимаю взгляд и снова смотрю ей в глаза, – ты сказал, что если я когда-нибудь предположу, какой обет ты дал, то ты скажешь мне, в чем именно он состоял. Думаю, я поняла, что это был за обет.
Я поднимаю одну бровь.
– В самом деле?
Она кивает.
– Ты дал обет приносить мне завтрак в постель до конца моих дней.
Я фыркаю.
– Это вряд ли. По утрам ты похожа на гремлина.
Ее лицо озаряет улыбка – первая за целую вечность.
– Я просто напоминаю гремлина. – Она смеется над своей