начала – пробить каплями нос от скопившегося за ночь гноя. Дальше – дело мотора. Можно позволить себе пять минут понежиться в кровати, не больше. На то, чтобы встать с кровати, можно потратить ещё десять минут. Семнадцать шагов прямо, поворот, затем ещё девять шагов до ванной бодрой походкой восставшего из ада – на это уйдёт ещё три минуты, не меньше. Главное, не смотреть в зеркало. Сорок пять минут – ровно столько нужно овощу, чтобы превратиться в человека.
То же, что и вчера. Так же, как и пятнадцать лет подряд. Ритуальный пакетированный чай с чёрной смородиной и мятой, каждодневные тосты по-французски. Моя экономка Лара пыталась первое время разнообразить утреннее меню, но все её попытки исправить мою любовь к привычке терпели крах. Она смирилась, и теперь сидит в своей каморке, считая минуты, когда я уйду и она сможет наконец-то убрать весь бедлам. Замечательная всё-таки девушка, даром что из деревни, а почти не ворует. Не иначе как влюбилась дура. Перед тем как решу её уволить, может, трахну её напоследок, на память.
Многие мои коллеги по колхозной дурости совершают две жестокие ошибки: покупают себе пентхаусы и берут их (что самое страшное) в домах, которые мы же и строим, чтобы было подешевле. Стоят себе на сто четырнадцатом этаже, потягивая вино из бутылки, смотрят на гирлянду Москвы и думают, будто бы жизнь удалась. Когда передо мной остро стал квартирный вопрос, я, не задумываясь, переплатил, зато теперь я пью чай и гляжу с высоты пятого этажа на Патрики.1 Утром тут особенно прекрасно. Одинокие собачницы, студенты – недоюристы, заблудшие театралы, интерны – зубрилы с Филатовской – все они праздно шатаются вокруг этой распиаренной лужи, взывая то к прошлому, то к будущему, выпрашивая у великих классиков в немом молчании что-то настолько сокровенное о своей судьбе, что даже сам вопрос, будь он сформулирован, стал бы для них ответом. Если кто-нибудь из прохожих посмотрит на небо, то обнаружит вместо каждодневных туч семь цветов радуги. Но вместо этого они проходят тюремный квадрат вдоль ограды пруда, понурив голову, даже не замечая, что я стою с кружкой чая в руке и смотрю с высоты четырёх лестничных пролётов на них, жалких и одиноких, зная, что их ответ лежит на рельсах несуществующего в этих краях булгаковского трамвая. Моя философия так же пошла и убога, как и их бег, и это хорошо, что её прервал второй будильник. Пора.
Десять минут на сборы, тридцать – на дорогу до офиса. Однозначно, если хочешь быть первым – нанимай секретаршей лесбиянку, которая будет спать с машинисткой начальника. Пока я ехал, разговаривая с ней по телефону, та вкратце обрисовала ситуацию. Босс недоволен тем, как периферийные области страны реагируют на программу реновации жилищного фонда. Если Москву мы отстояли (отступать некуда), то в отдельных регионах нашей великой Родины управляющие на местах не справляются с местными краеведами, которые забили мозги своим князькам-губернаторам; мол, так и так, сносить здания нельзя, историческая застройка, здесь жил наш почётный горожанин, а здесь был проездом великий литератор/художник/театрал (нужное подчеркнуть). Тем хуже для филиалов… и тем лучше для меня. Да, придётся поездить, пожить в душных отелях периферий, но большая премия в конце квартала угомонит мою мятежную натуру. Тут, как и в висте, самое главное – не выдать мою сардоническую гримасу при начальнике, чтобы сумма откупной была больше.
Сколько бы ты ни взял на работу HR-ов2, контролёров управления и коучей, они никогда не смогут упорядочить и организовать броуновское движение офиса; скорее, их голоса вольются в общий вой суеты, и они будут так же, как и все, имитировать, имитировать и имитировать упорядоченную и слаженную работу. Муравьям Бог дал муравейник, пчёлам – улей, людям досталась канцелярия. Тысячи холодных отказов и звонков потеплее, гвалт голосов, будто бы все они жарятся в адском пламени – всё ради чисел в таблице, всё ради диаграмм и графиков в презентациях. Работа ради работы, ради одобрительного взгляда, ради белых разводов на столешницах в уборных, ради котла, вертела, сковородок, подсиженных мест. Между кабинетом начальства и офисными коробками топ-менеджеров этажом ниже – три фута бетона и звукоизоляции, не меньше. Как думаете, где мой кабинет?
Я не успел зайти и положить дипломат на стол, как босс помахал мне рукой через стекло. Старый лис знает, что я его подсиживаю и пишу отчёты акционерам, но ему, как прожжённому, умудрённому опытом функционеру, это даже нравится. Ворон ворону глаз не выклюет, и вот я сажусь в неудобное кресло напротив его стола, чтобы он, заговорщически подмигнув, начал свою очередную тираду:
– Дим, а ты маме звонил?
– П… простите?
– Дим, ты вот весь в работе, не спишь ночами. Гляди, какие мешки под глазами, хоть сахар сыпь. Поверь трижды заслуженному деду, семья – это главное в жизни.
Ну да, особенно когда у тебя на семью записано всё имущество.
– Виктор Степанович, – парировал я. – Так ведь я только о семье и думаю. Не в картонную же коробку свою благоверную вести. Да и мама моя, дай ей Бог здоровья, живёт не то чтобы плохо. И ведь работаю я, думая исключительно об этом.
– Это всё верно, – сквозь зёв процедил начальник. – однако деньги, отнюдь, совсем не самое главное в жизни.
Куда ж ты исчез,